Крылья Севастополя
Шрифт:
Грешилов говорил коротко, точно, ясно. Нам всем его предложение понравилось.
– Корректировать бомбометание будет ваш коллега - лейтенант Потехин.
– Он кивнул головой в сторону Потехина, улыбнулся, и его суровое лицо сразу смягчилось, подобрело.
– У меня к вам есть одна личная просьба: не промахнитесь, пожалуйста, по аэродрому, помните, что у берега лежит «Малютка».
Все заулыбались в ответ: не промахнемся, дескать, все будет в порядке!
Снова поднялся полковник Раков.
– Думаю, предложение подводников интересно, - сказал он.
– Теперь дело за нами: надо тщательно проработать
Пожалуй, никогда еще мы не готовились к полетам так тщательно. Вновь изучали уже хорошо знакомый аэродром, теперь разбитый на четкие квадраты, заучивали их на память - ночью в воздухе карту с местностью не сличишь. Рассчитывали углы прицеливания для разных высот, поправки на скорость и ветер, выбирали наиболее выгодные боевые курсы. Командир нашего экипажа особенно деятельного участия в подготовке к полетам не принимал, полагался на штурмана. Лишь перед вылетом посмотрел на карту, запоминая боевой курс над целью, высоту бомбометания.
Несколько усложняло дело то, что у самолетов не было радиосвязи с подводной лодкой, но мы надеялись на «подсказку» с нашего КП во время подготовки к очередному вылету.
Настроение у всех было приподнятое. Погода тоже приподнесла приятный сюрприз: к вечеру бухта совсем успокоилась, последние облака отступили к горам, прилепились сырыми громадами к вершинам - над севастопольским «пятачком» небо открылось бездонным куполом.
Самолеты один за другим поднимались в воздух. Еще ни разу не вспыхнул посадочный прожектор - первые машины возвратятся минут через 30-40, - и оттого ночь казалась особенно темной. Мы с Яковлевым уходили одними из последних. Взлетали в сторону Мекензиевых гор. Как только Сахарная головка нырнула под крыло, впереди, из-за Крымских гор, выплыл медный диск луны, словно огромная расплавленная сковорода повисла над горизонтом. С набором высоты Константин Михайлович положил самолет в левый разворот, и сразу стал виден аэродром Саки: там уже шарили по небу лучи прожекторов, вспыхивали разрывы зениток, а на земле качалось пламя нескольких пожаров.
– Иллюминация!
– прокричал Яковлев.
– Так держать!
…Через полчаса мы отбомбились. Прожекторы нас не поймали, «дядя Костя» боевой курс выдержал, как всегда, «по ниточке», бомбы легли точно в заданном квадрате - чуть левее взлетной полосы, там, где, по данным воздушной разведки, была основная стоянка вражеских самолетов. В общем, полет можно было считать удачным. Теперь оставалось узнать данные, полученные от «Малютки». Их должен был сообщить штурман эскадрильи Киселев, который дежурил на аэродроме с картой-планом цели. [49]
Но объясняться с ним нам не пришлось. Когда катер подтащил самолет к берегу, чтобы дозарядить горючим и подвесить новую порцию «гостинцев», мы увидели плотную фигуру Киселева у бензозаправщика. Он высоко поднял правую руку с оттопыренным большим пальцем, над которым покрутил пальцами левой руки: «На большой с присыпкой. Так держать!» - и тут же побежал к телефону принимать данные о результатах бомбометания других самолетов. А нам пора уже было выруливать на взлет.
…Было около двух часов ночи, когда мы возвращались со второго бомбоудара по аэродрому Саки. Подлетая к бухте, я вдруг увидел: по лунной дорожке
После посадки мы сидели на самолете и любовались величественным зрелищем. Медленно, без единого огня и звука, ориентируясь по дальнему створу фонарей в Инкермане, входил в бухту эсминец «Незаможник». Казалось, вся жизнь на корабле замерла, будто это движется призрак. За ним шел «Ташкент». Даже в ночи были заметны его красивые стремительные очертания, ощущалось мощное дыхание машин. «Ч-чох-ч-чох! Чох-ч-чох!!!» Покорно проследовал какой-то огромный транспорт. С каким нетерпением ожидают его тысячи севастопольцев! И в самом «хвосте» - два небольших корабля охранения.
Через несколько минут Южная бухта приняла весь конвой, вновь вспыхнул прожектор, взвилась зеленая ракета, загудели моторы: боевые вылеты на бомбоудар по аэродромам врага продолжались.
Ни ночью, ни утром, ни в последующий день над бухтой не появилось ни единого вражеского самолета. Мы терялись в догадках: чем объяснить такую «любезность» немцев? Возможно в эту ночь им крепко досталось на аэродромах, а может, испугались урока 20-го марта? Трудно сказать. Но факт остается фактом - не прилетели, А это - главное.
На второй день нам сообщили: по данным «Малютки», на аэродроме «Саки» в результате ночного бомбоудара сгорело двенадцать вражеских самолетов, несколько машин повреждено, выведена из строя взлетно-посадочная полоса. [50]
Комиссар
Он не баловал нас частыми посещениями. И мы понимали - иначе не мог. Только в Севастополе самолеты бригады были разбросаны по всей Северной стороне - от бухты «Голландия» до самого Константиновского равелина, а некоторые эскадрильи базировались и на Кавказском побережье.
Комиссар 2-й авиационной бригады (позже - 3-й особой авиагруппы), полковой комиссар Михайлов все долгие месяцы жестокой битвы за город оставался здесь, среди своих «орлов». Появлялся он всегда неожиданно. Со скрипом отодвигалась тяжелая металлическая дверь, и порог переступал высокий, стройный моряк в коричневом реглане, туго перехваченном поясом. Дежурный вскакивал с места, чтобы подать команду «Товарищи командиры!», но сделать этого почти никогда не успевал: Михайлов предостерегающе поднимал руку, мягко говорил: «Без формальностей, не на параде», - и своими тонкими сухими пальцами крепко пожимал руку дежурного. Его сразу окружали летчики, он присаживался на табурет, и начинался оживленный, интересный разговор.
До Севастополя мы Бориса Евгеньевича не знали. Прибыл он с Балтики вместе с полковником В. И. Раковым. До этого был комиссаром авиационного полка на Тихоокеанском флоте. Бывшие летчики-тихоокеанцы отзывались о нем очень хорошо: справедлив, заботлив, образован, а главное, любит летать. Освоил летное дело уже будучи комиссаром части, летает охотно, выполняет самые сложные задания. Для нас это было лучшей характеристикой. Чего греха таить, далеко не все политработники в авиачастях и соединениях были «крылатыми», некоторые даже не знали основных авиационных терминов. Конечно, таким завоевать авторитет у летчиков, ежедневно уходящих в бой, было трудно, ведь подлинный авторитет завоевывается прежде всего личным примером.