Крылья Севастополя
Шрифт:
– Порядок - работают как часы.
– Заходят в атаку.
«Ду- ду-ду! Ду-ду-ду!» Это уже огонь по «худым».
И вдруг радостный крик Виктора Бондарева:
– Ура! Транспорт накрылся!
Я оглядываюсь назад: над транспортом огромная шапка взрыва. Она медленно расползается, совершенно закрывая корабль.
Бондарев сообщает:
– «Худые» бросили нас, кинулись к каравану.
Ясное дело, теперь им не до нас. Говорю Уткину:
– Надо пройти над караваном, зафиксировать результат.
– Пошли, - отвечает Уткин.
Проходим прямо над транспортом, он, окутанный дымом, лежит на боку, вот-вот погрузится в морскую
Уходим в море подальше, обходим мыс Херсонес. Теперь курс - на аэродром. [179]
Торпедоносцы радируют: задание выполнено, возвращаемся без потерь.
Все хорошо. Миня улыбается. Таким веселым в воздухе я его еще не видел. И погода - чудо! Уже виден гористый берег. Скоро аэродром.
И вдруг Миня говорит:
– Салютнуть бы!
– Что-что?
– не понял я.
– Салютнуть бы, - повторяет Уткин.
Когда после успешного воздушного боя возвращаются «домой» истребители, они проходят низко над аэродромом, потом делают крутую «горку» и дают длинную пулеметную очередь, иногда - несколько, в зависимости от того, сколько сбили вражеских самолетов. Так сказать, рапортуют о победе. Торпедоносцы и бомбардировщики тоже начали салютовать, особенно после удачных ударов по кораблям в море. Каждый потопленный вражеский транспорт - салют! Разведчики же такой привилегии не имели. И в самом деле: о чем салютовать разведчику? Об удачной фоторазведке порта? Об обнаруженных на переходе кораблях? Но обнаружить - это еще не значит уничтожить. В общем, неброская у разведчиков работа. Потому о салютах среди них даже разговоров не возникало. И вот Миня заявляет: «Салютнуть бы».
– Христофор тебе так салютнет по шее - мало не покажется!
– охлаждаю Уткина.
– Пусть, - не унимается он.
– А мы ему пленку с потопленным кораблем.
– Не ты же потопил.
– А кто нашел его? Кто навел торпедошников? Уткин, что называется, расхрабрился. Я думал, что он скоро успокоится. Но, выходит, ошибся.
Когда впереди показался знакомый зеленый мыс со светлыми домиками на нем, а за мысом белая взлетно-посадочная полоса в неширокой горной долине, Миня вдруг прибавил моторам газу и кинул самолет вниз. Он метеором пронесся над маленькими домиками городка, выскочил на аэродром и понесся над бетонной лентой. Впереди высились горы. Еще несколько секунд - и выход из ущелья будет закрыт, потому что такой махине, как наш самолет, отсюда не выкарабкаться. Но Миня все рассчитал: он резко взял штурвал на себя, самолет стремительно взмыл вверх, а зеленые, живописные горы поплыли куда-то вниз, под фюзеляж. И в этот миг над аэродромом, над вершинами гор пророкотала мощная, дерзкая пулеметная очередь. Она [180] зхом отозвалась в ущельях, покатилась по темно-синему морю и заглохла где-то вдали.
Миня Уткин все-таки отсалютовал. Это был первый салют разведчиков.
На аэродроме нас встречал сам Рождественский. Он стоял у машины, заложив, как обычно, руки назад, и ждал, когда мы выберемся из самолета. Стоял, низко опустив голову, набычившись. Я глянул на Уткина, подумал: «Сейчас тебе будет салют!» Миня смущенно улыбнулся, подмигнул мне, видимо, для храбрости.
Мы направились к командиру полка, он шагнул навстречу, глянул на нас исподлобья и вдруг улыбнулся. Эта улыбка осветила его лицо всего на мгновенье, но и за этот короткий миг мы увидели
– Доложите в штабе. Молодцы, поздравляю.
И всем нам, четверым, крепко пожал руки.
Когда проявили пленку, увидели: транспорт лежит на боку, тонет.
А вечером гвардейцы-торпедисты прислали телефонограмму: «Братья-разведчики, огромное спасибо за наведение. Работа классная».
Через день о нашем полете, об умелом взаимодействии разведчиков и торпедоносцев появилась статья в «Красном черноморце», а на следующее утро прибыл командующий ВВС ЧФ. построили весь полк и нашему экипажу за отличное выполнение задания вручили награды: Уткину и мне - ордена Отечественной войны I степени, радисту и стрелку - медали. А летчики-торпедоносцы 5-го ГАП, потопившие эту первоклассную «калошу», были награждены орденами Красного Знамени.
* * *
После того памятного признания об ухудшении зрения мы с Уткиным ходили на воздушную разведку раз пятьдесят. Всяко бывало. Попадали и в очень тугие переплеты. И ни разу я не пожалел, что поверил ему, поверил в его силы, в его мастерство. Мы понимали друг друга с полуслова, а иногда - и просто без слов. Бывало, только гляну на него, а он утвердительно качает головой: ясно, дескать, понял.
Двести боевых вылетов было на его счету. И ни одного серьезного летного происшествия, ни одного несчастного [181] случая. Все в соответствии с инструкциями. Слетал, задание выполнил, вернулся. Никаких замечаний.
Он был истинный разведчик, летал академически точно, «прозаично», хотя в душе был настоящим поэтом…
Не хотелось верить…
Женя Акимов подошел ко мне, положил свою тяжелую руку на плечо, сказал, как всегда, смущенно улыбаясь:
– Завидую вам, черти. Такую знатную калошу на дно посадили! А я зря воздух утюжу.
Я постарался успокоить его:
– Не завидуй. Один твой севастопольский полет десятка наших стоит.
– Да ну… - еще больше смутился Акимов.
Нет, не зря «утюжил воздух» Женя Акимов. На рассвете следующего дня он ушел в очередной полет на воздушную разведку. Ушел «правым кругом». Это значит, что он должен разведать все порты и аэродромы западной части Черного моря - от Босфора до Севастополя. Полет длительный, напряженный. Как всегда, он вылетел на своем видавшем виды «Федоре» - самолете ДБ-3ф.
Полет протекал без особых приключений. Уже осталось позади больше половины маршрута, впереди показалось Дунайское гирло, а чуть правее - единственный в Черном море остров Змеиный, когда в наушниках раздался голос Алеши Пастушенко:
– По курсу - большой караван судов! Отворот вправо!
Прошли прямо над караваном. Пастушенко сфотографировал его. Караван, действительно, оказался большим: четыре нефтеналивных судна водоизмещением 4-5 тысяч тонн каждое, несколько быстроходных десантных барж, их охраняли тральщики, катера - всего около 15 вымпелов.
Отошли в море. Пастушенко передал радиограмму об обнаруженном караване, получил подтверждение. Через несколько минут - новая радиограмма: вылетают торпедоносцы.
– Что будем делать?
– спросил штурман Акимова.