Крым
Шрифт:
Араукария с мягкой дымчатой хвоей, с пушистыми, распростертыми ветками напоминала женщину, раскрывшую объятия. Этой женщиной была его мать, раскрыла ему свои материнские объятия. Ее душа, ее чудесные переживания, ее молчаливая любовь не исчезли после смерти, а переселились в это вечнозеленое дерево. Лемехов взял в ладони мягкую опушенную ветку и поцеловал, как делал это при жизни мамы, целуя ее милую руку. Араукария слабо качнула в ответ своими зелеными перстами.
Олеандр касался араукарии глянцевитой листвой. Это был отец, который не исчез на берегах Лимпопо, а перенесся сюда, в оранжерею, и вселился в дерево. Облачился в листву, иногда расцветая розовыми цветами, словно обращался к сыну с неизъяснимым отцовским влечением. Лемехов подолгу смотрел на цветущее дерево, стараясь угадать безмолвное послание, быть может, рассказ о том, каким был последний день и час отца у берегов желтой африканской реки, где настигла его смерть. Лемехов погрузил лицо в листву олеандра, слыша слабый смоляной аромат. Радовался тому, что листья олеандра и араукарии касаются друг друга, словно мать
И третье дерево, молодая пернатая пальма, вызывала в нем больную нежность и горькое обожание. Это был его нерожденный сын, от которого избавилась жена в помрачении, с их обоюдного согласия. Это сыноубийство превратилось с годами в разрушительную невыносимую боль, от которой жена потеряла рассудок и томилась уже несколько лет в клинике для душевнобольных. А он, в своих блистательных победах и неуклонных восхождениях, чувствовал в душе пулевое отверстие, в которое постоянно втекала струйка щемящей боли. Лемехов поцеловал молодой лист пальмы, напоминавший нераскрытый веер. Подумал, что сын продолжает жить, взрастает в этом стеклянном дворце.
Дом Лемехова был двухэтажный, окружен газоном и парком, сквозь который просвечивали соседние, великосветские виллы. На первом этаже размещались кухня, столовая, службы, просторная гостиная и спальня, а также сауна и бассейн в полукруглой ротонде с прозрачным куполом. На втором этаже были спальня, рабочий кабинет, библиотека и комната, в которой жила, болела и провела последние дни мама.
В этом просторном и ухоженном доме иногда посещало его чувство одиночества. И он радовался, когда приезжала его возлюбленная Ольга, молодая, прелестная, композитор и музыкант. Она сочиняла сладостные и печальные блюзы, которые сама исполняла на флейте. Вот и сегодня он поджидал ее в гости. Не стал обедать, попросив мажордома сервировать стол для ужина. Отпустил прислугу и гулял по дому, глядя, как в просторных окнах золотятся деревья и на изумрудном газоне драгоценно белеет беседка.
В комнату мамы он заходил очень редко. На мгновение приоткрывал дверь, видя кровать, где прошли ее последние часы, и стены, сплошь завешанные иконами. К концу жизни мама воцерковилась, не пропускала службы, ездила в паломнические поездки, привозя из них множество больших и малых образов, пасхальных свечек, пузырьков с ладаном. Иногда он садился на кровать и смотрел на иконы, перед которыми мама молилась. О его, сыновнем, здравии, об отце, возвращение которого вымаливала до последнего часа, и о чем-то таком, что вызывало у нее тихие слезы. Лемехов смотрел на иконы, которые были зеркалами, хранившими материнское отражение, и пугался, что однажды откроет дверь в комнату, и навстречу ему, среди горящих свечей и лампад, шагнет мама со своим чудным любящим ненаглядным лицом.
На столе в рабочем кабинете стояли телефоны правительственной связи, лежали документы, которые он не успел просмотреть перед поездкой. Стол украшали сувенирные модели танков, штурмовиков, зенитно-ракетных комплексов, и среди них лежала огромная морская раковина, розовая, спиралевидная, с перламутровой глубиной. Эту раковину подарила ему Ольга, уверяя, что в ней звучит голос ее флейты.
Лемехов поднес раковину к уху, и ему почудилась печальная сладкозвучная мелодия.
В библиотеке он рассеянно рассматривал дорогие корешки подарочных изданий, вынул и поставил на место книгу Тофлера на английском, труд Бжезинского «Большая шахматная доска». Среди нарядных паспарту и расцвеченных суперобложек стояли книги отца – «Этнография Мозамбика», «Экономика португальских колоний», «История Африканского национального конгресса». И втиснутая между этих томов тетрадь для календарных записей. В ней хранились отцовские заметки и его стихи. Эту тетрадь принес отцовский сослуживец уже после того, как отец пропал без вести.
Лемехов достал тетрадь, присел на диван и стал читать написанные синими чернилами четверостишия, читанные много раз. И всякий раз они вызывали головокружение, как если бы он чувствовал вращение Земли.
Царило африканское засушье.В голодных деревнях стояли плачи.Пила из лужи лань, прижавши уши,Поджарый волк и я, «солдат удачи».Горела Африка, и дикое зверьеБежало сквозь огонь сухих акаций.Бежал и я, не отпускал цевьеОбугленной трофейной «Эм шестнадцать».Нас уцелело двое из немногих.Мы добирались до прибрежных глыб.Нам океан выплескивал под ногиСеребряных и золоченых рыб.Кипела на ветвях обугленных смола.Мы у костра вповалку все уснули.И в брошенных, обшарпанных стволах,Устав летать, дремали наши пули.В траве ютились тварей миллиарды.Там все сверкало, пело и свистело.Два грифа в небе, словно алебарды,Снижались на безжизненное тело.Под небом Африки, в стреляющем краюСредь блеска звезд лежал, зажав винтовку.С тех пор я подЛемехов перечитывал отцовские стихи. Душа отца тосковала по прекрасному и возвышенному, погруженная в жестокую войну, которая в конце концов унесла его в свою бездну. Среди страниц вдруг обнаружилась притаившаяся песчинка. Быть может, ее принес ветер, оторвав от барханов в устье Лимпопо, где пресная речная вода мешается с океанским рассолом.
Лемехов взял со стола увеличительное стекло. Стал рассматривать сквозь линзу песчинку. Кристаллик кварца светился тончайшими разноцветными лучами, как малая росинка. Лемехов вдруг подумал, что если слиться с одним из этих лучей, розовым, голубым или зеленым, то можно пролететь через пространство и время и очутиться на берегу Лимпопо в тростниках, сквозь которые течет ленивая желтая вода. Там он станет читать отцовские четверостишия. И на его сыновний голос, раздвигая тростники, выйдет отец, худой, загорелый, с сияющими глазами, ликуя от долгожданной встречи. Лемехов обнимет колючие плечи отца, привезет его в русские снега, в русскую золотую осень. И отец будет сидеть в кресле, глядя на изумрудный газон и беседку, а он, Лемехов, станет накрывать его усталые ноги теплым пледом.
Глава 9
Лемехов увидел, как подкатил автомобиль. Плавно застыл у крыльца, и из него вышла Ольга. Ему показалось, что неслышная мелодия, та, что она играла ему во время последнего свидания, вдруг сладостно полилась. Ярче засветился зеленый газон, драгоценней засверкала беседка, таинственно отозвались в сердце стихи отца, нежнее задышал белоснежный цветок на темной воде бассейна. Ольга шла, опустив глаза и чуть улыбаясь, словно знала, что ею любуются. В руке у нее был узкий футляр, в котором хранилась флейта. Ее кожаный жакет был оторочен пепельным мехом. Светлые волосы гладко зачесаны и собраны на затылке. Лицо с нежным овалом выражало счастливую уверенность в том, что ее ждут, любят, и она готова ответить на эту любовь.
Лемехов обнимал ее, просовывал торопливые пальцы в рукава жакета, чувствовал ее запястья, целовал ее голую шею, хрупкую теплую ключицу. Принимал футляр с флейтой, помогал снять жакет.
– Как прошли гастроли? Как Лондон? Тебя принимали в Виндзорском замке? В Букингемском дворце?
– Ну, конечно, вся династия плясала под мою дудку. А принц Чарльз предложил мне играть в придворном оркестре и подарил флейту из индийского самшита, инкрустированную перламутром и золотом.
– Такую же он подарил принцессе Диане. Мелодия вышла печальная.
– Ну, это все шутки, конечно. Был концерт в «Альберт-холле», было несколько концертов в Шотландии. И один концерт для нашей русской респектабельной публики во дворце, в предместье Лондона. Кстати, дворец принадлежит Вениамину Гольдбергу. Он назвался твоим хорошим знакомым и даже партнером. Я так его очаровала, что он готов организовать мое турне в Америку.
– Веня – ловкач, славится тем, что организует турне хорошеньким женщинам. В лихие годы ему удалось приватизировать мощное оборонное КБ, производящее антиракеты. Он получил от государства деньги, провалил заказ и, должно быть, на эти деньги купил дворец в предместье Лондона. Теперь мы не знаем, как вернуть государству стратегическое КБ.