Крымская лихорадка
Шрифт:
– А максимум? – спросил Носков.
– По максимуму кандидат в президенты должен испытывать удовольствие от своего внешнего вида.
Носков хотел что-то сказать, но промолчал.
– Дальше, – продолжал Яшин. – Ты смеешься в слишком высоком диапазоне. Точнее, не смеешься, а хихикаешь. Этого не должно быть в принципе. И еще покашливаешь. Простыл, что ли?
– У меня всегда, когда выступаю, першит в горле, – признался Носков.
– В таком случае пей перед выступлением теплый чай с лимоном.
– А если
– Лучшее средство снять робость – сказать людям, что ты волнуешься. И попросить их не судить тебя слишком строго.
– Еще? – спросил Носков.
– Держи подбородок чуть приподнятым. Как Горбачев. Он это делает правильно.
– Ты ему посоветовал, что ли? – насторожился Носков.
– Горбачев – не мой уровень.
– Еще?
– На женщин не пялься, – вставила Алла.
– Отчасти это правильно, – подтвердил Яшин. – Желательно переводить взгляд с одного лица на другое, а не смотреть на кого-то одного. Каждый слушатель должен чувствовать, что ты обращаешься к нему лично.
– А можно чуть подробнее об упаковке. Какой должна быть одежда? – спросила Алла.
– Цвет костюма лучше всего серый, – сказал Яшин. – И ни в коем случае не черный. Серый цвет – означает спокойствие, доверие и успех. Светлая серая рубашка всегда лучше, чем чисто белая. К тому же она не должна быть слишком узкой. Многие предпочитают ярко-красный галстук, якобы он олицетворяет власть. Но это не так. А желтый цвет вообще, на мой взгляд, ужасная безвкусица. Лучше приглушенно-красные тона с добавлением винно-красного цвета. Булавка для галстука, как правило, выглядит старомодно.
– Вот! – наставительно произнесла Алла. Видно, Носков был большой любитель булавок.
– Ну, и последнее, – сказал Яшин. – Ты – бывший следователь. Привык скрывать свои эмоции. Отсюда мышечная невыразительность лица, особенно глаз. У нас избиратели программы не читают. Они смотрят в глаза. Надо работать перед зеркалом, ставить взгляд.
– То есть? – не понял Носков.
– Ну, как тебе сказать, – замялся Яшин. – Есть такое правило: мало быть честным, надо казаться таковым. А еще надо так выглядеть, чтобы простому избирателю захотелось выпить с тобой.
– Я не пью, – сказал Носков.
– На здоровье, не пей. Но кажись мужиком, с которым хочется выпить и поговорить за жизнь.
Носков вздохнул и покачал головой.
– Будем работать, – тоном жены пообещала Алла.
Глава 9
Носков остановил свой “запорожец” возле жэковского клуба на окраине Симферополя. У входа их поджидала Клавдия Ивановна Лаврова, миловидная, похожая на учительницу немолодая женщина. Чувствовалось, что она не просто рада встрече, а польщена знакомством с Носковым.
Они тепло поздоровались, и Лаврова повела гостей в подвальное помещение. Там было полно старух,
– Скажите нам речь, – торжественно попросила бабулька, увешанная медалями и значками до самого пояса.
– Пожалейте Олега Степаныча, – воскликнула Лаврова. – Он только вышел из голодовки.
– Нет, пусть он нам что-нибудь скажет, – настаивала орденоносная бабулька.
– Скажу о своей семье, – начал Носков, – Нас трое: я, жена и взрослая дочь. У нас две маленькие комнатки на первом этаже хрущевки. Я – бывший следователь. Был вынужден уйти из прокуратуры. О причине Клавдия Ивановна вам наверняка уже рассказала. Два года был в загранплавании простым матросом. Потом работал в адвокатуре.
– Кто вы по своим убеждениям? – строго спросила бабулька.
Носков подумал и ответил:
– Говорят, убеждения – это что-то врожденное. Якобы человек появляется на свет либо коммунистом, либо демократом, либо фашистом. Не знаю, может, и так. Скажу о себе. Свое главное убеждение я бы сформулировал так: власть должна перестать врать народу и пользоваться его доверчивостью и долготерпением.
Старушки слушали с отсутствующими лицами. Похоже, их волновали совсем другие вопросы.
Носков сказал:
– Вы хотите знать, удастся ли мне вернуть Крым в Россию?
Старушки загалдели. Именно этого они и ждали.
– Это не так просто сделать, как нам хотелось бы. И, прежде всего, потому, что этого не жаждет сама Россия. А точнее, ее руководство. Но я продолблю эту стену. Мы восстановим историческую справедливость.
Последние слова Носков произнес с напором, потрясая крепко сжатым кулаком. Бабульки зааплодировали.
Неожиданно послышался стариковский тенорок:
– А правда, что вы хотели вытащить Горбачева из Фороса, когда его там зажали?
Старичок был маленький, высохший, малоприметный в массе бабулек.
– Был грех, – усмехнулся Носков. – Я даже просил Кузьмина, тогда он был первым секретарем обкома, дать мне роту милиционеров.
– И правильно сделал Кузьмин, что не дал вам людей, – проскрипел старикашка. – Вы бы их всех положили. Да и кого спасать хотели? Говоруна. Пустобреха. Анафема ему!
– Конечно, анафема, – поддакнул Носков.
Старикашка продолжал:
– Вот, Клавдия Ивановна говорит, что вы однажды независимое расследование провели, когда искали убийц ее сына. Это, конечно, похвально. Но ежели так, то, выходит, не такое уж у нас было тоталитарное государство. Надо объективно оценивать вчерашний день, молодой человек. Прошлое не было абсолютным злом. А то, что пришло ему на смену, вовсе не избавление от этого зла.