Крымская война
Шрифт:
был дан котёл, в котором варили ослятину. В котле этом сварить можно пять чашек, так как полагать надо — на тридцать человек, а десять чашек стоит воды тут же. Ну, как вынут ослятину, нальют в чашку бульону, а на место его льют чашку воды в котёл; потом вскипит — отливают опять бульон в чашку, а в котёл опять наливают свежей холодной воды и опять кипятят; и так это пять раз кипятили чистую воду, потому ослятина уже вынута. Стали мы собираться к обеду, налили нам бульон, подходят французы и говорят:
— Что, Русь, бона, бона?
Что значит: хороший суп?
А мы отвечали «па бона» — значит, плохо.
И спрашивают «дюпе бона» [35] ?
Но мы отвечали «па бона» [36] .
Потом, дней через шесть, ещё раненых пришло сто двадцать; но пища не прибавляется, находится в одинаком положении: один раз в сутки, только теперь одна половина обедает, а другая ужинает; стало, разбито по сто двадцати человек на каждый раз. Стали мы говорить, и просить ихнего начальства, но они нам
35
Т.е. «хлеб хорош?» — Прим. расск.
36
Т.е. «не хорош!» — Прим. расск.
— Мы пошлём в Париж к императору, так он разрешит, и будет вам хорошо, потому — нам нельзя.
Потом дня через два приходит жандар:
— Кто хочет, ребята, на работу? — два франка [37] в сутки и два раза пища.
Некоторые с самого начала пожелали охотой, от невольной пищи, и пошли на работу. Точно, пищу варили два раза, а положение всё одинаковое: бульон всё тот же, и ослятина тоже — с напёрсток, больше не будет, порция кажному. Проработавши восемь дней, солдаты стали просить за работу денег, но им сказали, что эти деньги вычитаются на одёжу и пищу, и выдали в руки по два су за день [38] . Но как голод, заставил и меня, хотя я и однорукий, ходить на работу; всё больше для того, чтоб пишу два раза потреблять на день; то одною рукою моею собирал мелкие камушки для бута (там, под канавою вороты — подземный проезд в крепость, так там бут бутят), и за работу, за трое суток, денег не получил, так и осталось за ними доселе.[...]»
37
Два франка — это почти 50 коп. сер.
38
Два су — это почти две с половиною копейки серебром. При этом нужно вспомнить дороговизну во Франции, где за три коп. сер. почти ничего нельзя и купить. Так, напр., небольшая булка, спеченная из муки и кукурузы, стоила 16 су — 20 коп. сер.
Дума русского
«Дума русского» П.А. Валуева (1814—1890) датирована 28 августа 1855 года — за день до этого успешный штурм союзниками Малахова кургана решил судьбу осаждённого Севастополя. Крымская война близилась к своему печальному концу...
I
Грустно... я болен Севастополем. Лихорадочно думаю с вечера о предстоящем на следующее утро приходе почты. Лихорадочно ожидаю, утром, принесения газет. Иду навстречу тому, кто их несёт в мой кабинет; стараюсь получить их без свидетелей, мне досадно, если кто-нибудь помешает мне встретиться наедине с вестью из края, куда постоянно переносится, где наполовину живёт моя мысль. Развёртываю «Neue Preussische Zeitung», где могу найти новейшие телеграфические известия. Торопливо пробегаю роковую страницу. Ничего! Если же есть что-нибудь, то не на радость. Так проходят дни за днями. Истинной жизни полминуты в день. Остальное время я жду этой полминуты или о ней думаю. Ко всему другому, кроме молитвы, сердце черствеет. Всему другому хочется сказать: теперь не время!
Мученик-Севастополь! Так назвал его на сих днях один из тех немногих, весьма немногих писателей наших, которых читать, которым сочувствовать можно. Эти слова глубоко заронились мне в сердце, как тяжёлая, железная истина. Мученик! Долго ли будут длиться его страдания? Неужели спасения нет, и муки должна неизбежно повенчать могила? Князь Горчаков говорит: «наши верки (воинские укрепления. — Ред.) страдают». Это значит, что нас приуготовляют к концу и что он близок, или, по крайней мере, что его считают близким. Эти слова не брошены даром, но даром пролита будет кровь Корнилова, Истомина, Нахимова и тысячи тысяч их сподвижников! Даром? Разве Севастополь Россия? Но разве там не сосредоточены теперь лучшие силы её, лучшая слава и лучшие надежды? Разве там не сходятся нити прошлого и грядущего и не решается вопрос, сделаем ли мы шаг назад, первый со времён Петра Великого?
Давно ли мы покоились в самодовольном созерцании нашей славы и нашего могущества? Давно ли наши поэты внимали хвале, которую нам
Семь морей немолчно плещут. Давно ли они пророчествовали, что нам Бог отдаст судьбу вселенной, Гром земли и глас небес.Что стало с нашими морями? Где громы земные и горняя благодать мысли и слова? Кого поражаем мы? Кто внимает нам? Наши корабли потоплены, сожжены или заперты в наших гаванях.
II
Было ли с нами и сопровождает ли нас теперь благословение Божие? Мы все, царь и народ, усердно призывали Бога на помощь. В монарших воззваниях приводились тексты из Св. Писания; в отзывах разных сословий на эти воззвания выражалась уверенность в Божием покровительстве; архипастыри нашей церкви, при всех торжественных случаях, обещали нам победу над врагами. Но события доселе не оправдали архипастырских обещаний. Благословение Божие не знаменуется бедствиями. Напротив того, не должны ли мы видеть в наших неудачах испытание и наставление, свыше нам ниспосланные? Россия мужественно переносит испытание. Она безропотно напрягает к тому все свои силы, но внемлет ли она наставлению и извлечёт ли из него пользу?
Вопрос о причинах, объясняющих наши неудачи и нынешнее затруднительное положение нашего отечества, естественно возникает в сердце каждого русского. Он восстаёт перед нами при каждой новой вести о постигающих нас бедствиях, он терзает нас, когда мы слышим торжествующие клики запада. Можем ли мы и должны ли мы уклониться от рассмотрения этого вопроса? Разве нам запрещено мыслить? Духовная сила мысли, свыше нам данная, не есть ли одно из орудий служения Престолу и отечеству? С верноподданническою покорностью преклоняясь пред волею царскою и беспрекословно повинуясь установленным ею властям, мы, однако же, не утратили права любить отечество свободною любовью и быть преданными своему государю, не по указу, но искренно и непоколебимо, по родному и родовому чувству преданности и по сознанию своего долга перед Богом. «Грядёт часть и ныне есть, — глаголет Господь, — егда истинни поклонницы поклонятся Отцу духом и истиною, ибо Отец таковых ищет поклоняющихся Ему» (Иоанна, IV, 23). Православные русские государи помнят эти слова Св. Евангелия и сами желают, чтобы их верноподданные служили им и России духом и истиною.
III
Зачем завязали мы дело, не рассчитав последствий, или зачем не приготовились, из осторожности, к этим последствиям? Зачем встретили войну без винтовых кораблей и без штуцеров? Зачем ввели горсть людей в княжества и оставили горсть людей в Крыму? Зачем заняли княжества, чтобы их очистить, перешли Дунай, чтобы из-за него вернуться, осаждали Силистрию, чтобы снять осаду, подходили к Калафату, чтобы его не атаковать, объявляли ультиматумы, чтобы их не держаться, и прочая, и прочая, и прочая! Зачем надеялись на Австрию и слишком мало опасались англо-французов? Зачем все наши дипломатические и военные распоряжения с самого начала борьбы были только вынужденными последствиями действий наших противников? Инициатива вырвана из наших рук при первой сшибке, и с тех пор мы словно ничем не занимались, как только приставлением заплат там, где они оказывались нужными? Не скажет ли когда-нибудь потомство, не скажут ли летописи, те правдивые летописи, против которых цензура бессильна, что даже славная оборона Севастополя была не что иное, как светлый ряд усилий, со стороны повиновавшихся, к исправлению ошибок со стороны начальствовавших? На каждом шагу события опровергали наши предположения и оказывались столько же «неожиданными», сколько оборот дела при р. Чёрной, о котором князь Горчаков говорит в своей реляции. Эта неожиданность продолжается уже свыше двух лет. Сколько шума было в России о взятии парохода «Первас-Бахри», о взятии гюйса с севшего на мель и сожжённого парохода «Тигр» и в особенности о прапорщике Щёголеве и Щёголевской батарее! Предусматривали ли тогда, что скоро окажется столько Щёголевых в Севастополе? Когда оценили мы Бомарзунд и обеты его коменданта, когда начали вооружать и чем вооружали Свеаборг, Ревель, Ригу и Динаминд, когда принялись за укрепление самого Севастополя, когда двинули в Крым сперва одну дивизию, потом две, потом один корпус, потом другой? Неужели Керчь и Азовское море должны были так внезапно и так легко достаться в руки неприятеля? Неужели Анапу надлежало так внезапно признать развалившеюся турецкою крепостью, и имя генерал- адъютанта Хомутова должно было столь неожиданно исчезнуть вместе с нею и с его отрядом из круга наших реляций?