Крымский цугцванг 1
Шрифт:
А то ходит туда-сюда обратно. Уныло-безнадежно, как в неприятном сексе с немолодой, а потому некрасивой женщиной.
Неожиданно для себя Романов зашел в находящуюся неподалеку церковь. Замерз, наверное, предположил разум, ищущий во всем объяснимые причины. Действительно, на десятиградусном морозе небольшой ветер был пронизывающе-жестким.
Небольшая и старенькая, с облупившейся краской на стенах, церковь скромно притулилась в сторонке от гордо взметнувшихся новостроек тридцатых годов XXI века. Как тихая старушка среди
Сколько раз он проходил мимо — бегом на работу и устало-медленно с родимой. А вот теперь зашел.
Атеист и доктор наук, он никогда не был внутри ни одной церкви. И сам не понимал, что на этот раз потянуло его, некрещеного, в небольшую, какую-то обыденную, церковь.
Она была пуста — до вечерней службы было еще не скоро. Одетая в скромные черные и темно-коричневые одежды женщина зажгла свечку перед алтарем и, торопливо пробормотав молитву, вышла. Он оказался один. Он и Бог, смотрящий на него со стареньких икон и не менее старых миниатюр на стенах.
Дмитрий Сергеевич привычно покачал головой — могли бы и подремонтировать. Скептическим взглядом атеиста оглядел излишне выпуклые пилоны. Не самое лучшее строение еще XIX века.
Почувствовал, что негативная оценка церкви больше вытекает из его раздраженного состояния, закрыл глаза, прислонился к стене.
Потрескивала свеча у алтаря, пахло кирпичом, отсыревшей штукатуркой — кто-то из прихожан не стряхнул с валенок снег, который растаял и попал на стену.
Откуда-то до него пахнуло детским и до одури родным. Будто он, еще совсем маленький, находится в церкви, прижатый со всех сторон взрослыми. И ноги в лаптях, промокшие по дороге в церковь, мерзнут.
Дмитрий Сергеевич открыл глаза в изумлении. Какие лапти в XXI веке. Он никогда их не носил. И более того, видел только по телевизору, да один раз в московском музее. Мистика какая-то.
Он попытался засмеяться про себя, защищаясь остатками бестолкового атеизма, внушаемого десятилетиями. Всмотрелся в одну из стен церкви, где на него выглядывало измученное лицо Христа, висящего на кресте, и вдруг понял, что все это тлен. Живут они, торопясь, и торопясь умирают.
И он, как ему не хотелось этого, тоже торопится, хотя и по-своему. И совсем не от состояния парии. Все это пройдет — и преследование, и ФСБ. Его оправдают, а скорее всего, просто отстанут. Пройдет время, тема станет неактуальной.
А потом? Еще одна научная статья, еще одна монография. И что?
Он снова всмотрелся в лицо Христа и ему показалось, что Христос страдает не от боли, нет, его страдание проистекают от бестолкового существования человечества и его лично, Дмитрия Сергеевича Романова. Он даже поежился от впечатлений, закрыл глаза.
Невидимые волны душеного тепла струились по храму, омывали его тело и душу.
Ему стало легче. Только теперь он понял, что мерзло не его тело. Теплое пальто надежно защищало от ветра. Мерзла душа,
Дмитрий Сергеевич прислонился к стене и словно задремал, очищаясь аурой храма от серости дней.
Губы сами забормотали молитву, откуда-то ему известную: «Господи Иисусе, иже еси на небеси…»
Он невнятно шептал, чувствуя, что вместе со словами уходит накипь прошлых лет, зависть и тоска, горечь и боль от одиночества. Господи, спасибо тебе, что облегчил мне душу!
Дмитрий Сергеевич очнулся, словно его кто-то позвал. Он вздрогнул, оглянулся. Но в храме по-прежнему никого не было.
Ему было пора уходить, — понял Дмитрий Сергеевич. Не надо слишком надоедать Богу, у него таких много.
Еле слышные шаги заставили его затрепетать. Избавившись от атеизма, его душа еще не успела окрепнуть и была готова ко всему, даже прилетевшему ангелу.
Боковой дверью вошел батюшка. Его лет, его стати — такой же дюжий и крепкий, с бородой лопатой, такой же седоватой и красивой. Зашел, едва не врезавшись головой в притолок. Перекрестился механически, о чем-то задумавшись.
Наличие человека он даже не увидел, почувствовал. Поднял голову.
— Греешься, сын мой? — голос у него был под стать росту — могучий и громкий. И хотя он его старательно приглушал в маленькой церкви, но голос рвался и взлетал, как птица из клетки.
— Да, — подтвердил Романов. — грею… душу.
Батюшка пригляделся к нему.
— Я вижу, ты чем-то огорчен, сын мой. Опять протори, дефолт, неприятности на работе или в постели?
Дмитрию Сергеевичу впервые за несколько лет вдруг стало легко и свободно.
— Да, батюшка! — его голос, отточенный десятилетиями лекционной практики, не менее гулко и мощно взлетел в церкви. Романов застеснялся и почти зашептал: — трудно жить без веры.
Седобородый священник внимательно посмотрел на него.
— Я уверен, что Господь поможет тебе избавиться от печали и житейской скуки. Помолишься ли со мной?
Не дожидаясь ответа, батюшка опустился перед алтарем. Романов застеснялся, не зная, нужно ли ему. Все-таки, доктор наук… научный сотрудник… взрослый человек…
А ноги уже сами несли его. Он опустился рядом и откуда-то из родовой памяти принялся извлекать слова молитвы и помогать батюшке вытаскивать его душу из состояния тоски и юдоли.
Он бодро вышел из церкви. Наверное, все-таки есть генетическая память человеческого рода. Многие поколения Романовых были истинными православными и только последние в роду стали атеистами. Но родовая память сохранялась, проснулась и заставила вернуться к прошлому бестолкового продолжателя рода Романовых.
Дмитрий Сергеевич повернулся напоследок к церкви, рука сама потянулась перекреститься. Господи, спаси и сохрани его трудную и малость суматошную, но все-таки свою Россию.