Крымский Ковчег
Шрифт:
На крышке гроба, если внимательно присмотреться, можно было различить черную полосу. Если наблюдать достаточно долго, можно было дождаться момента, когда от полосы отделится крохотная головка на длинной шее. Змея падшего все еще была вместе с Антоном.
Девять дней в Москве шел дождь, безнадежный, бесконечный, то грозящий все залить-затопить, то почти невидимый, обозначенный лишь кругами на воде, еле различимый сквозь мутные оконные стекла.
Девять дней Стрельцов пытался выбраться из деревянного ящика с намертво пригнанной крышкой. Он не знал, сколько прошло часов, и был не вполне уверен в том, кто
Иногда ему казалось, что он сидит у окна, за окном идет все тот же дождь, и сквозь его пелену виден остров, а на нем два одноэтажных дома под черепичной крышей и башенка, прилепившаяся между ними, убери дома – не устоит. Остров без деревца, без травинки, не остров – скала, домики и башня прижались друг к другу, и кажется, еще один порыв ветра, еще одна волна – сползут в море.
Одно окно. Огонь свечи – отсюда можно только угадать. Он уже давно должен был выйти под ливень, переплыть на островок и зажечь новую свечу. Больше некому. А он все сидит и смотрит на дождь. Если бы тучи разошлись, он точно так же смотрел бы на волны.
Его руки знали, сколько гребков понадобится, чтобы добраться до островка и причалить в единственном месте, где это возможно.
Он знает – здесь всегда штормит. Каждая волна расшибает лоб о скалу, и когда-нибудь камень не выдержит. Но пока у них есть цель полегче – его лодка. До сих пор ему везло. Чтобы повезло еще раз – надо верить, пока же он способен только надеяться на еще одно чудо. Поэтому он ждет.
Когда-нибудь он не сумеет добраться до острова…
На девятый день утро оказалось прозрачным, влага блестела, полируя каждый кирпич, каждое окно смотрелось гранью огромного бриллианта. Дворник поднялся на крышу, аккуратно пересадил змею в сторонку, поставил гроб на попа, прислонив об одну из вентиляционных башенок, чуть напрягся и вырвал крышку.
Вода хлынула, расплескавшись у сапог Дворника. Стрельцов выглядел, в точности соответствуя пословице «краше в гроб кладут». Однако открыл глаза и сделал шаг. Мышцы были будто из ваты, глаза слепило, но он был жив. Раны затянулись, остались шрамы – странные шрамы, которые никто не принял бы за следы от пулевых ранений: разные по величине, но одинаковые по форме, – всё тело Антона покрывали шрамы в форме капель. Белые капли на смуглой коже.
Дворник бережно отнес Стрельцова в подвал. Следующие сутки Антон проспал. Когда он проснулся, на улице снова моросило. У него в запасе оставалось еще восемнадцать дней.
Он с трудом держался на ногах, но это была просто слабость. Антону просто надо было поесть, начать двигаться, чтобы тело снова слушалось. Цепляясь за стенку, на полусогнутых добрался до дверей. Подставил себя мороси, капли облепили тело, цеплялись, не хотели стекать, повел плечами – капли снова зажили обычной своей жизнью – сверху вниз, без остановок.
– Пришел в себя?
Голос пришел сверху, Дворник стоял на крыше и, выгнув шею, рассматривал Антона. Сейчас его фартук был почти прозрачным, цвета воды.
– Ты – Дворник.
– И даже соображаешь.
– Я теперь тебя лучше слышу.
– Ты теперь много чего лучше делаешь.
– Что со мной?
Дворник шагнул
– Иногда, если снять кожуру, под ней оказывается что-то еще. У тебя оказалось.
– Сколько прошло времени?
– Как положено. Девять дней и девять ночей.
– Ты меня вылечил?
– Можно и так сказать. Думаю, у меня не было особого выбора.
Дождь все усиливался, Антон впервые в жизни стоял под потоками воды, не пытаясь укрыться, чувствуя каждую каплю. На какое-то мгновение ему показалось, что капли не отскакивают от его кожи, а пробивают её насквозь.
– Ты поможешь мне уйти из Москвы?
– Нет. Это твой путь.
– Но мог бы?
– Скорее всего.
– Просить бесполезно?
– Просить всегда бесполезно.
Дворник все так же сидел у дверей дома-коробки, когда Антон, накинув куртку, проверил оберег и снова появился на пороге. Куртку нужно было менять, никто бы не поверил, что человек, который ее носил, выжил. Антон сам в это еще не верил. Впрочем, его сейчас занимало другое – до включения гуманного убийцы у него было еще восемнадцать дней. Он еще мог успеть.
С крыши дома сквозь развалины многоэтажек была видна стена Периметра. Девять дней он провел в какой-то сотне метров от таманцев. Неприятный выступ в кармане куртки оказался керамическим пистолетом. Антон спустился к Дворнику, протянул подарок Влада:
– Может, пригодится? Металлоискатель его не берет.
– Забавно… Он исправен?
– Вполне. Обойма полная.
– Такое со мной впервые. Обычно все наоборот. Ты-то сам без оружия как?
Антон не знал.
– Как-то справлюсь.
– Думаю, справишься, – Дворник будто впервые увидел Антона, – послушай меня. Хочу тебе сказать две вещи. Первое – это должно быть очевидным, но до конца этого никто из вас не понимает: старой Москвы не осталось совсем. Ни камня, ни деревца. Не понимаешь? Неважно – просто запомни. И второе. Ты должен идти к Вратам. Ты можешь идти куда угодно, но добьешься своего, только если дойдешь туда.
За секунду до того, как Дворник сказал о Вратах, Антон и думать о них не думал. Теперь – теперь ему и самому было непонятно, какие еще могут быть варианты.
– Ты пойдешь к Вратам и, если повезет, не встретишь Привратника…
– Место, с которого все началось…
– Ты ведь не мог не слышать притчу об игольном ушке?
– Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Царствие Небесное, Евангелие от Матфея, – откликнулся Антон.
– Даже так? – Если это было не гримасой боли, это могло быть ухмылкой, наверное, все же Дворник пытался улыбнуться. – Поверь, эти слова были сказаны задолго до рождения любого из Его учеников. Но не в этом суть. Знаешь ли ты, что в те времена называлось «игольным ушком»? В некоторых поселениях ворота делали низкими и узкими – в форме игольного ушка. Всадники-бедуины никак не смогли бы на полном скаку прорваться сквозь такие ворота. Чтобы через них пройти, верблюду приходилось опускаться на колени. Ни о какой атаке с ходу речь уже не шла.