Крымский Ковчег
Шрифт:
– Если я дам обещание падшим, то не выполнить его уже не смогу, ведь так? – Антону было смешно: он должен обещать не вредить тем, к кому и подойти-то осмелится не каждый.
– Так. – Кажется, Купец изобразил что-то вроде сочувствия.
– А на самом деле ты им пообещаешь, а они уже спокойно сделают с тобой то, что захотят, а мы знаем, чего всегда хотят падшие, – Влад говорил, а сам представлял, что сейчас произойдет, за исключением того, что не мог Купец прийти просто так, без прикрытия, – никак в это не верилось.
– Я… – Закончить фразу Антон не успел.
Влад открыл огонь прежде,
Антону показалось, что граната взорвалась сантиметрах в трех от него, – несколько секунд он не видел, не слышал и различал только нестерпимый запах гари. Запах не исчез, но к Антону вернулись зрение и слух – вокруг снова были развалины, и отсутствие стула под пятой точкой больно сказалось на копчике Стрельцова. Никаких намеков на кабинет Купца, как и на самого падшего.
– Ты убил его?
– Не думаю. Огневой мощи не хватило. Просто мы закончили переговоры.
– Зачем? Я услышал именно то, что хотел.
– Странно, да? С чего бы это падшим стало так важно выполнить твое желание? Сам Купец уговаривает тебя. Кто ты такой, чтобы стать таким важным? Антон, ты сам понимаешь, что происходит?
– Ты поэтому стрелять начал? От непонимания происходящего? – Стрельцов поднялся, высунулся из окна – вокруг было тихо, чего в Москве не услышать – так это звуков полицейской сирены.
– Все, что тебе могут предложить падшие, – это зло. Сделка с падшими – зло заведомое. Просто сейчас ты еще не знаешь, в чем именно оно заключается… Заодно вот испытал автомат на падшем, давно мечтал.
Антон смотрел на Влада, будто сквозь его кожу просвечивал кто-то другой, совершенно ему незнакомый.
– «Крыло ангела» – это тоже сделка с падшим, может, выбросить? – Ответа Антон не ждал. – У твоего коллеги такой же мачете, как у тебя?
– Джунглевый нож – точно такой. У него еще и автомат есть.
– Возьмем все, но стреляешь ты, – Антон взвесил в руке мачете, прокрутил. Вообще, с ножом так не работают, как-то неправильно выглядело, но чувствовалось, что железо ему по руке.
– Что-то не припомню за тобой тяги к холодному оружию, что ты делаешь?
– Знаешь, Влад, мы с тобой знаем друг друга бог знает сколько, ты помнишь, что я рос в приюте?
– Помню.
– А в каком?
– Не помню.
– Иоаннинский приют. У директора была особая методика работы с трудными подростками. Медитации, восточные единоборства и фехтование.
– Единоборства?
– Да, но с единоборствами у меня никогда хорошо не было. И директор это тоже заметил. Медитации… До последнего времени мне казалось, что это такое безвредное и бесполезное баловство… неважно. А вот фехтование – это у меня отлично получалось. Только клинки были другие, палаш – представляешь себе?
– Типа морской шпаги.
– Двусторонняя заточка, и
– Главное, чтобы этого «кое-чего» нам хватило…
Глава тридцать вторая
Племя глухих
Бьют в одну точку, обычно не из-за упорства, а из-за нехватки средств.
В кабинете директора не было портрета президента. Обходился фотографией отца на столе. Традиционных снимков жены, детей тоже не наблюдалось. Ефим Маркович был последним в своем роду, без шансов на продолжение. Когда-то давно Мария сказала ему, что Марк был романтиком. Директор романтиком не был. Он делал то, что велел его отец, а отец хотел, чтобы было сделано все, о чем просит Мария. Сейчас, впервые после смерти отца, он сомневался в сделанном. Одно дело верить, и другое – видеть. Верить было легче. Единственным человеком, кому он мог сказать все, был Миша Кривой. Мария могла слушать, но никогда не отвечала.
– За всю историю тайных и явных школ, монастырей и сект дальше баек о том, что кто-то что-то видел, дело не шло. А ведь мы знаем учения, которым сотни лет, школы, в которых обучены тысячи адептов, и что на выходе? – Директор тяжко вздохнул и обессиленно опустился в кресло.
– Но… – Кривой однажды сам видел, как Макс из старшей группы парил над землей, точнее, почти не касался пола целую минуту, зависнув сантиметрах в трех над паркетом спортзала, он помнил, как к ним приезжал учитель из Вьетнама и в одном спарринге уложил трех учеников, так и не коснувшись их, будто его рука была на самом деле длиннее на пару метров. – Кое-что все-таки есть…
– Есть. Миша, я тоже ничего не забыл. Человек после десятка лет ученичества, после месяцев изнурительных практик в состоянии на несколько минут оторваться от земли – и уже никогда не сможет это повторить! Осваивает сложнейшую технику рукопашного боя, которая никогда не пригодится ему в реальной жизни. Кто-то сможет неимоверными усилиями один раз из десяти дать верное предсказание. То же самое можно повторить, просто бросая монетку. Тебе не кажется, Мишенька, что тут что-то не так?
Их отношения стали другими. Кривой почти физически чувствовал, как его собеседник заставлял себя не ревновать. До сих пор Мария была главной семейной легендой господина директора. Теперь Ефиму Марковичу приходилось привыкать к новому статусу – то ли радоваться появлению еще одного посвященного, то ли грустить о потере собственной уникальности.
– Но вы же сами все годы учебы повторяли: важно – преодолеть границы.
– Говорил.
– Тогда зачем?
– Зачем?
Директору не сиделось на месте, он встал и начал нарезать круги по комнате, Кривому оставалось только крутить вслед головой:
– Представь себе глухого на концерте симфонической музыки. Причем не просто глухого, а какого-нибудь жителя экзотического острова, где не слышит все население. Что он видит, что понимает? Итак, в зале гаснет свет, музыканты замирают, ожидая взмаха дирижерской палочки.