«Крыша» для Насти

Незнанский Фридрих Евсеевич

Татьяна, которой он позвонил, согласилась принять гостя. Но именно гостем Александр Борисович быть не собирался. У него занозой сидел в голове крик Насти: «Рэм», что, кстати, снова подтвердили мальчишки, которых уже по всем правилам допросил Володя Небылицын. Она, уверяли теперь они — причем все трое, — закричала так, будто узнала того человека, который стрелял в ее мужа, а потом и в нее.

Таня, как младшая сестра, наверняка помнила то время, когда Настя собиралась выходить замуж. Возможно, она знала либо видела и прежних ухажеров своей старшей сестры. Младшие в этом смысле бывают весьма наблюдательны. Вряд ли, конечно, остались фотографии того времени, академия ФСБ — не та контора, которая

позволяет своим студентам делать групповые снимки. Но — кто знает? Ведь они были молодыми, небось напропалую ухаживали друг за другом. Неспроста же прозвучала у вдовы Порубовой фраза о том, что студентка бросила всех своих обожателей, чтобы вместе с преподавателем пуститься во все тяжкие. Что она подразумевала под этим? Охмурить и выйти замуж?

Или это у нее было просто раздражение, вызванное той, заглохшей уже ненавистью к «изменщику»? Тем более что ей наверняка было известно, что женитьба была бы скорее формальным актом, нежели узаконенной процедурой, но дела это обстоятельство не меняло. А если и меняло, то лишь в том смысле, что все, принадлежавшее прежде Виктору Альбертовичу, теперь, после его смерти, по закону возвращалось его первой семье. Если не передумают Татьяна Григорьевна или ее дети, которым может понравиться идея оставить теперь «разлучницу» вместе с ее дочкой с носом, то есть без средств к существованию. Ведь наверняка Порубов, в его-то положении, не писал никаких завещаний.

Хотя, может быть, все, что он имел, уже официально принадлежит Анастасии Копыловой — пожилые люди в критических ситуациях ведут себя неадекватно. Почему бы и Виктору Альбертовичу не переписать все на свою дочку Настеньку? Она, к слову, чью фамилию носит, матери или отца? Это тоже интересный вопрос.

В общем, история, прошлое этой семьи, в скрытой глубине которой вполне могла уместиться и причина трагического поворота событий, была главным пунктом, на котором Александр Борисович собирался заострить свое внимание. И Таня — хотелось думать — могла ему в этом вопросе помочь. А больше — никто, поскольку уже известно, что родители у сестер «приказали долго жить».

Важно было узнать также, на каком факультете училась Копылова, как звали ее коллег — это, наверное, проще было спросить у Тани, чем снова беспокоить по столь мелкому вопросу «общего друга» Генриха. А вот когда вопросы приобретут наконец свою конкретику, тогда можно будет обратиться за помощью и к нему…

Таня внешне выглядела лучше, чем в первый раз, когда они встретились в Ясеневе. Наверное, известие о том, что Настя осталась жива и ее положение немного стабилизировалось, подействовало на молодую мать — она словно расцвела. И Турецкого встретила хоть и озабоченно, но с не исчезающей с лица улыбкой. Она одновременно делала сразу несколько дел: варила что-то на газовой плите, кормила на кухне Настеньку, которая, сидя на стуле, болтала ножками, гладила на углу стола высохшие распашонки и смотрела в телевизор с приглушенным звуком, где передавали какой-то очередной мексиканский или бразильский сериал.

Муж ее был на работе. Ребенок спал. Поэтому встретила она Турецкого и сразу приложила палец к губам — потише, не разбудите!

Александр Борисович прошел на кухню, присел на один из стульев и погладил Настеньку по макушке — девочка посмотрела на него снизу вверх веселыми глазами. Слава богу, подумал он, на ребенке не отразилось. И он стал рассказывать все, что узнал о здоровье Насти-старшей. О том, что у нее великолепный лечащий врач, что консультирует известный профессор, академическое светило, что она обязательно теперь выздоровеет, но произойдет это, видимо, нескоро, так что придется ждать. Ну а пока идет следствие и у него возникают некоторые вопросы, ответы на которые, разумеется, могла бы дать сама Настя.

Однако, как утверждают врачи, речь может вернуться к ней еще нескоро, а время не терпит. И дело здесь, пояснил Турецкий, в том, что следствию, для того чтобы отыскать убийцу, приходится обращаться к прошлому семьи Порубова—Копыловой. А это дело непростое, ибо свидетелей того времени на примете у следователей не имеется. И вся надежда теперь остается на то, что Татьяна Андреевна, как младшая сестра Анастасии, возможно, что-то помнит и знает.

В это время из коридора на кухню, ковыляя на кривых, тонких ногах, пришлепал шоколадно-рыжий щенок. У него были большие, свисающие до полу уши, тонкий крысиный хвостик, шелковистая спинка и розовый толстый живот. Вероятно, это и был тот самый Рэм. Турецкий нагнулся, чтобы его погладить, но тут же почувствовал, как у него стремительно намокает носок. Это Рэм пристроился к его ноге.

Турецкий смущенно отпихнул щенка, стараясь не сделать ему больно. Таня всплеснула руками и кинулась подтирать тряпкой лужицу. Настенька засмеялась и, мигом соскочив со стула, принялась тискать щенка, отчего тот даже заскулил. Татьяна тут же прогнала девочку обратно на стул — доедать кашу, а щенка за шкирку вынесла в коридор. Словом, случился легкий семейный переполох, который закончился так же быстро, как начался.

Таня стала извиняться за щенка, оправдываясь, что он еще не научился исполнять свои надобности как положено. Александру Борисовичу она предложила снять носок, и она быстренько его простирнет и тут же погладит, высушит, благо и утюг горячий.

Турецкий остановил хлопоты, сказав, что ничего страшного не произошло, а носок сам высохнет. Но данный факт почему-то сразу объяснил ему, что никакую собачку, как говорила Настенька, ее мама конечно же не звала. Там был другой Рэм — и более страшный, которого она, вполне вероятно, вдруг узнала. Рэм — из ее прошлого. Кто же это мог быть?

На вопрос о студенческих годах старшей сестры Татьяна сразу не ответила, стала напряженно думать, словно вспоминать. Но Турецкий расценил ее длительное молчание не как забывчивость, а как некоторое замешательство. Что-то она знала и о чем-то, видимо, не хотела бы говорить. Но именно это ее молчание и подсказало Турецкому, что он, кажется, на верном пути. И он стал мягко объяснять, что, не зная прошлого Анастасии Андреевны, они не смогут отыскать и наказать убийцу ее мужа, человека, из-за которого пострадала и сама Настя.

Наконец, будто поддавшись уговорам гостя, она сказала, что, к сожалению, знает слишком мало, чтобы это представляло для него интерес, но если он настаивает…

Нет, она, естественно, ничего не знала о том, на каком факультете и чему конкретно учили Настю в академии. Понимала, что учебное заведение закрытое, разговоров о нем дома не вели. Ни о каких веселых студенческих компаниях речи, естественно, и близко не было. Но то, что у Насти были друзья-приятели, секрета не составляло. Один из них даже несколько раз провожал ее до дома. Родители как-то не очень весело шутили однажды, что быть профессиональной свадьбе. Таня, которой тогда исполнилось только четырнадцать лет, ничего в этих разговорах не понимала, но завидовала сестре.

Помнила она и того ухажера, который однажды даже появился в их доме.

— Как его звали, не помните? — мягко спросил Турецкий.

Татьяна помедлила с ответом, словно ее мучило что-то, и наконец сказала:

— Его звали Рэмом. Это был очень красивый молодой человек, он был немного постарше Насти, светловолосый, кудрявый, высокого роста. Они казались такой красивой парой. Настя ведь тоже немаленькая — сто семьдесят пять сантиметров — прямо как модель, по нынешним параметрам.

— Вы неохотно назвали его имя, — заметил Турецкий. — Отчего, Таня?