Крыша мира
Шрифт:
— Ополоумел ты! В ночь!
— У меня просьба ночная, — зловеще отвечает Аджой. — Не доложишь добром, сам доложу, не спрошуся…
— Ах ты, паршивая собака! Откуда тебя шайтан несет?.. Пошел! Не то ссажу тебя с седла, верблюжья падаль!
Щелкает курок мултука.
— Ладно, сочтемся! — поворачивает коня Аджой. — Мултука твоего не боюсь. Про кочевку — сказал псу на забаву. Нас здесь с полсотни барантачей: на каждого холопа Рахметуллы — по два клынча будет…
Караульный ударяет в гонг. Мы пускаем коней галопом по Гармской дороге, в
До моста. Спускаемся в ручей, топчемся у брода: закрепляем след, идем вниз по течению, оступаясь на каменистом дне, с версту, должно быть. И — кругом, межою, — гуськом на старую дорогу. Опять вскачь. Кишлак спит. Долго выводим коней у околицы. Обтерли насухо попонами. К месту. У коновязи свои: стерегут Аримана. Его не брали: очень уж приметен.
— Следа не оставили?.. Ничего не обронили по дороге?
— Обронил, — смеется Багирма. — Касим-баеву шапку. Киргизскую. Выменял когда-то на кочевьях. Не пожалел отдать за горло Рахметуллы.
Смеется. А у меня на душе темно и стыдно. Надо было самому, одному. Все было бы иначе.
Прячу во вьюк бешмет, чалму. Ложусь рядом с Жоржем на спину, руки за голову. Теперь и до свету недолго.
Мысли бегут, торопятся в обгон. По-детски. Не уложить их ученым строем. А ведь надо…
Как теперь дальше?
…Не здесь… Здесь — кончено. Нет, у себя, когда вернусь. Ведь сейчас я — у начала пути. Только у самого начала…
Искать уже не нужно. Путь — знаю. Нарушителем сделала меня Тропа… Теперь — только идти… Это для меня твердо. До конца идти — Нарушителем…
В нарушении — правда. Но Правда — одна: Красота.
О Красоте — знаю твердо. Только сказать об этом не сумею: пока нет еще у меня, у нас — настоящего слова: о Правде-Красоте, Единой Правде. Нет — до времени…
Вечно не скованным будет
Меч, что Деве даст имя…
Как может Азис жить с такими мыслями?..
Красота — в Нарушении. Потому что она — живая: она — против заповедей.
Сколько их — заповедей! Но одна — я знаю верно, твердо — главная; ее первой надо сломать. Заповедь «тигрового закона»…
«Тигровый закон». Это слово Восток придумал: Бальджуан, Белый князь. На Западе по-другому: «пауки и мухи»…
«Тигровый закон» — звучит лучше: подлинно — закон борьбы. Хорошо. Ясно. Человек против тигра.
Ломать тигровый закон…
Только вот… Я и себя — только теперь, на Тропе, стал узнавать, а там, дома, я никого ведь не знаю: ни своих, ни чужих…
Неужели опять придется Тропой… одному…
Может быть… Не все ли равно: ведь «за себя» — значит «за всех». Иначе идти нельзя. Будет ложь, красоты не будет. Стало быть, не будет жизни.
Вот так я и пойду…
Знаю. По-детски это. Но ведь мы только что убили Рахметуллу.
На душе опять стало тихо. И солнечно. Значит, решил верно.
Повертываюсь на бок, засыпаю. Крепко, до позднего утра.
За
Жорж подсвистывает в насмешку:
— Тигровый закон — закон вечный!
Пишет письмо джевачи: он — мастер. Быстро и четко нанизывает арабески почтительных, пряных слов. На поклоне Амиро-Сафида (я вспомнил поручение Белого князя) его окликнул из-за двери старшина.
— Великое горе, таксыр! Киргизы-барантачи — разбойники убили Рахметуллу в Карасу-Мазаре!
Джевачи уронил калям [9] :
— Такого человека!
— Сам бек выехал в Карасу. Что думает делать таксыр? Седлать ли коней на Гарм?
9
Перо.
— Нету о том и мысли! — поспешно говорит Джафар. — Если бек будет в Карасу, значит, и нам туда ехать. Таксыр мудр: ужели не воздаст он Рахметулле смертную почесть по заслуге.
В Карасу загостились: затянулось следствие об убийстве Рахметуллы. Правда, сомнений в том, что убит он заезжей киргизской шайкою, ни у кого не было: в саду нашли лисий киргизский колпак, караульные и бача показали: своими глазами видели — скуластые, глаза раскосые, ни бороды, ни усов… По всем приметам — алайцы. Надо думать — за Кара-батыя счет. И след их даже умудрились разыскать — от брода по степи к Заалайскому хребту. Видимо, ушли в горы. Теперь их ни за что не найти.
К тому же все три следователя (троих, для большей значительности, назначил бек) — надо по совести сказать — не проявляли особой ревности к раскрытию преступников. Но для приличия они тянули дело. Бек дожидался конца. И мне не хотелось уезжать, не убедившись окончательно, что гиссарцам не грозит уже никакой судебной опасности…
Жорж сердится.
— То — гнал сломя голову, то сидишь без всякого толку на месте. Срам. Весь виноград в саду объели. Саллаэддин стал поперек себя толще…
Ночью, под луной, мы шли с Жоржем по аллее под свисавшими виноградными лозами. Терраса светилась. Мы свернули к ней сквозь фиговые кусты, сквозь розовую заросль. Кто-то раздувал чилим у жаровни.
И вдруг — песнею дрогнула ночь. Из тысячи узнаю я эти струны…
Птица залетная, сокол, ясный алмаз поднебесья…
Азис!
Мы остановились, слушая.
Шел, опоясанный сталью, горной тропой, одинокий…
Я указал Жоржу на край лужайки.