Крыша. Устная история рэкета
Шрифт:
Я имел отношение к организованной преступности, Галера была оболочкой, сочно шуршащим фантиком. Истинный подпольный мир мало кто видел, органы в том числе. Вернее, не понимали его масштабов. Настоящие валютчики собирались в ресторанчике «Чайка» на канале Грибоедова, но не для сделок — дураков не было,— а чтобы переговорить. Бешеное
было местечко. Чтобы понятен был размах, расскажу. В начале 70-х делец с Васильевского по имени Алик Кочерга проиграл в карты полтора миллиона долларов, и, чтобы не убили, он взял их в долг у человека из «Чайки». Налом. Не припомню уже у кого. А отдавать-то надо, так он сколотил банду и орудовал. В его гоп-компании был и мясник
Деньги наживали сумасшедшие. Например, пароходная схема: мы давали первому помощнику польского судна «Мазовша» 10 тысяч долларов. Он привозил джинсы по 12 долларов, а брал их там по 6. Нам джинсы обходились в 25 рублей, а раскидывали мы их уже по 130—150. За неделю — две тысяч сорок долларов наживы. Это как сегодня миллионов 10 долларов.
А тратить некуда. Или плащи «болонья» — можно было выменять у финна за пару бутылок водки, а мгновенно продать рублей за 800.
Играли на катранах до одурения. Тогда козырный катран был у кинотеатра «Ленинград» у Додика. Дурдом как-то жену проиграл, а еще приличный мальчик, в музыкальной школе учился.
В 1973 году мы влетели на валюте, но мне повезло, что в доле было два сына полковника КГБ. Кстати, жил он во Всеволожске, где у него дом был с бассейном и бильярдом. Он их отмазал, ну и меня. В то же время какие-то дружины носились по центру. В Бонч-Бруевича, где я учился, был общественник с клюкой из арматурины, чечен, так он ни одни брюки-дудочки не пропускал — рвал. Комсомольцы лютовали, а вот милиция нет. Они больше с нами квасили. Я как-то полковнику Тичеку по пьянке ногу сломал. Ничего, они были душевные. Как-то опер известный — Мурадов, из греков, идет с авоськой, я его спрашиваю: «Что тащишь?» Он: «К подследственному. Вот жена пирожки испекла — сказала отнести».
Где валюта, там и хозяйственники. На Рубинштейна, 9, жил Дризин такой — знаменитый трикотажник. Мы с ним дела водили, ему потом лет 12 отмерили. Его дочь потом за Иосифа Кобзона вышла, а мама ее красавица, из венгерских евреек, работала барменом в ресторане «Москва», как раз над кафе, которое «Сайгоном» у диссидентов именовалось. Воровали эти с размахом: с завода Козицкого уходило в раз по 50 неучтенных телевизоров — они шли в Прибалтику. С фабрики Веры Слуцкой — по 50 тысяч метров тюля — они исчезали в Средней Азии.
А гуляли с ними в одних местах: в «Астории», на трассе в ресторане «Олень». Таксисту сотку на торпеду, и он весь день тебя возит. Я раз так нажрался, что с куража в финском автобусе с чухонцами вообще без документов укатил в Финляндию. Потом так же обратно.
В то же время по центру шатался Чернокнижник, сгребая все на своем пути, а его мать возле улицы Желябова всегда сгорбленная нищенкой притворялась, фязная, вонючая. А фарцовщикам давала деньги под дикие проценты — половина от суммы в день. Семейка еще та. И ухарей было хоть отбавляй — виртуоз-ломщик Удав, он после с ума сошел, Распылитель, все деньги на баб тративший, Микимото, укативший в 1972 году в Швецию, открывший там салон монгольского массажа и выдворенный за воровство денег из карманов клиентов, пока его хлопцы окучивали богатых дамочек.
В конце 60-х на Невском появился и Феоктистов, и уже в окружении Юры Рея и Циклопа. Они также промышляли плащами, но и пытались приставать к центровым. А тогда это было хлопотно. Все же дети послевоенной разрухи, к ножам, к оружию, к зуботычинам привыкшие. Я вообще очень драчливый был, поэтому и звали Лютый. Это потом, в 80-е, валютчики смирные пошли, лишь бы откупиться, а тогда завалили бы, и вся недолга.
Так вот Фека начал докапываться до моего дольщика. Дело было на улице Герцена в ресторане «Адмиралтейский». Кричит, мол, у него носовой платок пропал. Это он так шутил. Я его позвал
А город еще маленький был, как коммунальная квартира. Сережа Довлатов показывался среди нас, но особо не промышлял, больше на халяву пил с нами — у него денег никогда не было. Рано женился, все задумчивый бродил. С Бродским на скамеечке как-то бухали. Он нас затащил на какие-то чтения Ахматовой на Большую Зеленина, но она меня не вдохновила. Я дальше стихов Заболоцкого не пошел. Помню, Бродский по какой-то Марго безответно все страдал, но мы его не поддержали.
Потом баскетболисты со «Спартака» валютку скупали, и Саша Белов, конечно. Хоккеисты СКА тоже. Волейболисты «Автомобилиста». Все же за границу ездили, оттуда видики, шмотки перли.
Блатные тогда не лезли в наши дела. Только на катранах имели вес. Тоже не понимали уровня сделок. А жулики были отменные. Яша Друкер, например. Он глухонемыми верховодил. Их немцами звали. В ресторане раз сидим, он мне 500 рублей отдает.
— За что?
Показывает, мол, вынул из кармана брюк у меня и смеется. И шпана в центр не совалась.
А спортсменами и не пахло. Быки появились уже после Брежнева.
ГАЛЕРА
Нижняя и верхняя галереи «Гостиного Двора», обращенные к Невскому проспекту, вошли в историю города как Галера. Жители Ленинграда и зажиточные провинциалы в течение многих лет приходили сюда, чтобы купить дефицитные импортные вещи. На этих 230 метрах от выхода из станции метро «Гостиный Двор» до Думской улицы каждый день с самого утра тусовались сотни теневых дельцов, которые умудрились эти вещи выменять или купить у иностранцев. Это не значит, что всех их можно было в любой момент застать на этом месте, но каждый за день приходил сюда по несколько раз. Свою деятельность они называли фарцовкой. Фарцовка — это не какое-то конкретное занятие. Это стереотип поведения, образ жизни. Это продажа самопальных пуссеров и настоящего «Мальборо», привезенного из Голландии. Это скупка и ломка валюты. Никакой фарцовщик никогда не зарабатывал чем-то одним, не было человека, который мог сказать: «Я спекулирую джинсами». Утром — несколько финских курток, в обед — продажа одной штанины вместо джинсов, на полдник — шведские кроны. По тогдашнему закону это были совершенно разные преступные деяния, но они объединялись двумя понятиями — иностранец и дефицит, что и образовывало ментальность фарцовщика.
Галера в Ленинграде появилась практически сразу после смерти Сталина. По крайней мере в 60-е годы у нее уже были свои ветераны. Власть всегда боролась с Галерой — борьба с черным рынком и спекуляцией в СССР была такой же непрерывной и безуспешной, как борьба с пьянством. Сегодняшним аналогом Галеры можно было бы назвать Апрашку и рынок «Юнона», но это, как говорят блатные, «уже не то пальто». Как в черную дыру, последние двадцать лет туда уходит ворованное или отобранное наркоманами и другими зомби буржуазного города — здесь покупают и продают случайный товар. На ленинградской Галере времен застоя расходилось по шкафам советских людей самое вожделенное: импортные шмотки и сигареты, в ту пору — предметы роскоши.
Галера была жерлом огромной воронки. Вокруг, по Невскому и местам экскурсионного обслуживания, крутились сотни фарцовщиков, валютчиков, ломщиков, воров.
Галерный люд имел свой внешний вид и свой язык. Язык Галеры в разное время подвергался влиянию разных зарубежных культур, в зависимости от того, какой товар был в ходу. Так, в 70-е в моде были скандинавские веяния: валюта — чухонка, куртка — такешник (от финского слова «takki»). Затем пришла итальянская волна: 100 рублей — ченто. Неизменно употреблялись только американизмы, слово «баксы» можно было услышать всегда.