Крысиная охота

Казанцев Кирилл

Никита прервал бессмысленную гонку, он уже задыхался. Боль под ребрами свирепствовала, казалось, что их вырвали. Он обернулся — погони не было. Вот и славно. Мужчина рухнул под кочку, обнял ее, вцепился зубами в прелый мох, стал перебарывать окончательно разгулявшуюся боль во всех сочленениях. Он подполз к ближайшей елочке, оборвал с нее пушистую сочную хвою, затолкнул в рот и стал жадно жевать. Живительная свежесть насыщала организм, а не прожёванные иголки болезненно покалывали стенки пищевода. Он убеждал себя, что все не так уж плохо, он жив, а каждый миг в этом мире, если им правильно распорядиться — практически вечность. Мысли вертелись в голове, Никита понимал, что от него ожидается то,

что он будет прятаться, буриться в норы, трястись, как заяц, чтобы не подстрелили. Меньше всего они ждут нападения с его стороны. Внутренний голос твердил: «Соберись, забудь про боль. Боль — не такое уж паскудство, она сохраняет ясность в голове. Пустырь оцеплен, назад дороги нет. Охотники, завязшие на западной стороне урочища, получили свежую информацию, уже перестроились и топают к тебе на рандеву. Иди им навстречу, там лес гуще, обрети свой шанс, покажи ублюдкам! Соберись, сконцентрируйся, лови удачу, ты же не хочешь сегодня умирать?»

Россохин сел и принялся озираться. Удача не пролетала. Он поднялся, сделал легкий вдох и побрел к горке мшистого валежника. Сел на корточки, зарылся в него. Извлек подходящую коряжину — вроде той, что уже сослужила добрую службу, только длиннее, с острыми сучками, вполне пригодными для выдавливания глаз и крушения черепов. Сжал ее покрепче, похлопал по ладошке. Поднялся и поволок за собой, держа за тонкий конец. Шаги его делались увереннее, разворачивались плечи, поднималась голова. Напевая под нос «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер…», оборванный леший, измазанный всем, на что богата природа средней полосы, ввалился в заросли боярышника и побрел наперерез судьбе…

Что-то новенькое было налицо. Впервые, участвуя в охоте, Василий Иванович Морозов чувствовал угрозу собственной безопасности. Это щекотало нервы и повышало уровень адреналина в крови. Раньше можно было расслабиться — праздник, карнавал, море трупов. Можно было отвлечься от рутины, почувствовать свою брутальность, исполниться мужеством и воинственности. А сейчас он был неприятно напряжен, приходилось постоянно держать палец на спусковом крючке, глазеть по сторонам, задирать голову наверх — не спикирует ли оттуда какой-нибудь «маугли»?

Держаться ровной цепью было невозможно. Цепь рвалась, кто-то ушел вперед, кто-то отстал. Люди сбивались в кучки, распадались, снова сбивались. Как тут растянуться, если каждый из охотников требовал, чтобы его окружали телохранители? Двое в пятнистом двигались впереди Василия Ивановича — мягко ступая, огибая и исследуя горы бурелома. Один подстраховывал сзади, дыша в затылок. Крейцер шел немного в стороне, бесшумной лисьей походкой перемещался от дерева к дереву, замирал, проницал окружающую местность. На флангах кто-то хрустел, а потом вдруг перестал. Нехорошо становилось на душе. В какой-то миг Василий Иванович почувствовал желание бросить это дело к чертовой матери, вернуться под охраной в лесничество и хорошенько выпить. Пусть сами мудохаются. Но устыдился — он тут главный, хозяин положения, он должен задавать ритм и настроение. Меньше всего ему хотелось, чтобы подчиненные за спиной шептались: дескать, король-то голый, сдрейфил, в штаны навалил…

Растительность сгущалась, местность превращалась в какую-то непролазную кашу. Заросли крапивы, сухой осинник, прореженный молодыми елями. Почва под ногами прогибалась, сплошные кочки и канавы. Василий Иванович боролся с одышкой — не мальчик уже для таких упражнений. И вдруг заметил, как напрягся Крейцер, пристально уставился на заросли шиповника за гигантской завалившейся осиной. Не понравилось ему что-то в этих зарослях. Не успел Василий Иванович как следует испугаться, как почва под ногой поплыла, сердце ухнуло в пятки, а это была всего лишь канавка, замаскированная сучьями и листвой. Подломилась нога, он охнул и упал. И в этот момент над макушкой что-то просвистело!

Дыхание перехватило, он завозился,

чтобы подняться, но передумал, уставился на охранника, который мгновением ранее сопел ему в затылок. А ведь этот метательный снаряд предназначался именно ему — губернатору! Что бы случилось, если бы он не упал?.. У охранника под ногами валялась сучковатая коряга. Асам он шатался, как неваляшка, глаза сбились в кучку, физиономия глупее некуда. Лобная кость была проломлена, из черепушки сжатыми толчками выплескивалась кровь. Он отступил, схватился за тонкую сухостоину, но та переломилась. Он рухнул на колени, словно их подрезали, шлепнулся в жижу загнивающей листвы…

Василий Иванович не мог поверить своим глазам. Ну, бред! Бред на бреде сидит и бредом погоняет! Воцарился сущий хаос. Губернатор что-то вопил, проклинал нерадивых работников. Пытался подняться, но ноги разъезжались. В крапиве за поваленной осиной хрустели ветки, сбежал, поганец! Орал Крейцер, гнал в атаку своих бойцов, приказывал стрелять по ногам, схватить, хватит уже разводить это безумие! Двое бросились вперед, пинали валежник, вытаптывали заросли крапивы. Василий Иванович хрипел — ни разу в жизни он еще не испытывал такого пронзительного страха. Все попытки принять вертикаль завершались неудачно. Он треснулся лбом обо что-то твердое, ударился челюстью об когтистую коряжину, от души наглотался, чуть не подавился этой тухлой гадостью. Клевреты метались по завалам бурелома, в которых никого не могли найти, а к губернатору подбежал Крейцер, помог подняться.

— С вами все в порядке, Василий Иванович?

Он чуть не звезданул этого прохиндея по уху! Разумеется, у него все в порядке. В таком порядке, что готов любого замочить! Зуб на зуб не попадал, он извозился по уши в этом мокром дерьме, от потрясения сводило скулы. Видение преследовало — как летит эта клятая коряга не в какого-то охранника, который никому не нужен, а в его мудрый государственный лоб.

— Все штатно, Василий Иванович, мы его поймаем… — Крейцер бросился к пострадавшему телохранителю, перевернул его на спину. Единорог, блин. Лоб у бедолаги разверзся, хлестала кровь. Он был жив, что-то бормотал, бессмысленно вращая глазами. Беглого взгляда хватило понять, что жизни несчастного ничто не угрожает, хотя лечиться придется долго. Ругаясь под нос, Крейцер выхватил из поясной сумки упаковку марли, разорвал ее, прижал ко лбу раненого.

— Давай, дружище, — бормотал он, забрасывая на плечо «Кипарис» потерпевшего. — Сам держи, останови кровотечение. Помочь не можем, прости, выползай из леса самостоятельно и дуй к доктору Таманцеву. Этот парень тебе поможет. Сообразишь, в какую сторону ползти? Отсюда до опушки метров триста.

— Карл Александрович, не бросайте… — стонал раненый. — Окочурюсь же здесь, в лесу, не доползу… помогите мне…

— Да брось ты его к чертовой матери, Крейцер! — взвыл губернатор и затряс кулаками под носом у начбеза. — Ты что, мать Тереза, растудыть твою!

— Пойдемте, Василий Иванович, — подталкивал его в спину Крейцер. Скулы отчаянно побелели, глаза налились кровью. — Догоним парней, вы теперь в безопасности…

Они удалялись, погружаясь в заросли, из которых доносились вопли расстроенных телохранителей. Раненый застонал, начал переворачиваться на живот, стараясь не отнимать окровавленную марлю ото лба. Подтянул к себе ноги, чтобы подняться, но в голове будто забились крупнокалиберные пулеметы, и он свалился обратно. Перевернулся на спину, так было легче. Он должен отдохнуть, а уж потом добраться до опушки. Надо что-то делать — иначе сдохнет в этом долбаном лесу. Охранник заскулил от страха, когда кроны деревьев перекрыла смазанная клякса. Кто-то склонился над ним — страшный, оборванный, без лица, весь облепленный непонятно чем. Это был не человек, а лесная нежить, расставляющая ловушки мирным охотникам. Раненый втянул голову в плечи и тоскливо завыл. Но персонажу добрых русских сказок было наплевать на его страдания.