Крысобой. Мемуары срочной службы
Шрифт:
— Стой! — рявкнул Петренко. — Я что сказал?! Что надо ответить, сынок?
Пыжиков лениво повернулся и с натянутой усмешкой выговорил:
— Есть, товарищ сержант.
— Иди, сынок, — напутствовал его Петренко и прикурил у Коровина.
— Коровин, — сказал он, когда некстати проснувшийся дежурный по части кончил орать, где это на ночь глядя шлялся Пыжиков. — Ты завтра в увольнении?
— В увал, конечно, к бабам, — сладко прищурился Коровин и соединил улыбкой уши. — В общагу кондитеров. Конфеты «Мишка на севере». Чай и бабы. Хочешь со мной? Я с Поповым
— Коровин, возьмешь с собой завтра Пыжикова, — сказал Петренко и почесал усы.
— На хрена? — отлепил губу от сигаретки Коровин. — Мне и так неплохо будет.
Была уже глубокая ночь, и Петренко совсем было пора в кровать, несмотря на бессонницу — верную спутницу всех дембелей.
Он протер кулаком правый глаз, посмотрел на этот самый правый кулак и легонько ударил Коровина в грудь, потом, задумчиво глядя ему прямо в глаза, размахнулся побольше и двинул сильнее уже, с неприятной, натянутой гримасой, с силой размахнулся еще раз, но Коровин уже отпрыгнул в снег и старательно выдавливал из себя вынужденный смешок — ведь это была шутка, только шутка, что же еще…
— Ты следи всегда за интонацией, Коровин. Я же не сказал: возьмешь с собой завтра Пыжикова? Я сказал: Коровин, ты возьмешь с собой завтра Пыжикова.
— Пол-автороты. И кто только службу тащит? — хмыкнул Коровин, оглядев машины у общаги.
Уже в лифте он потянул носом и, отвалившись в угол, оглядел сжавшегося Пыжикова.
— Ну, ты и одеколона извел… Лучше бы выпили. Кто тебя здесь шохать-то будет?
Общага была шумная: вываливались в коридор веселые компании, растрепанные, по-домашнему в халатиках, девчонки с цепкими взглядами густо накрашенных глаз громко перекликались, смеялись, кто-то хрипло орал под гитару песню без слов, пытаясь перекрыть магнитофонные вопли, у туалетов курили, и оттуда, из дрожащего марева, Коровина окликнули — он кивнул, пытаясь увидеть, кто это был, и топал дальше, считая вслух номерки комнат и уже загодя улыбаясь.
— Мож-на? — вкрадчиво спросил он после стука в последнюю дверь направо и властно подергал ручку.
За дверью сделали потише музыку, голоса притихли, и тонкий женский голос жеманно вытянул:
— Кто-о?
— Открывай! — рыкнул Коровин, хозяйски долбанул сапогом пару раз внизу двери и заговорщически подмигнул Пыжикову, прилипшему к стене.
После короткого сердитого лязга щеколды дверь выпустила высокую девицу с растрепанной прической, царапавшей острыми прядями лоб. Она то и дело недовольно поправляла эти пряди, глядела в сторону, недовольно поджимая губы, открывала рот и коротко дула на покрасневшее лицо, крепко сжимая за спиной дверную ручку.
— Наташа-а, — Коровин привычно потянулся руками к ее лицу.
— Да иди ты! — вяло отпихнула она Коровина и передразнила: — На-та-ша-а-а…
— А чего? — радостно моргнул Коровин. — Вот друган со мной, Аркаша, ну, познакомься. Ну, да познакомься с человеком. — И подтолкнул ее, взяв за локти, к Пыжикову. — Ну! Да познакомься с человеком. Ну!
— Пусти, — раздраженно повела она
— Ну, так че? И че? Ну? — бубнил Коровин.
Пыжиков чувствовал, что вспотел, и с омерзением пытался унюхать тяжелый прелый дух, идущий из-под застегнутой наглухо шинели.
Он отклонился от стены, снял шапку и неловкими пальцами принялся расстегивать великоватую шинель, делавшую его похожим на бабу. Уставил руки в бока, будто участвуя в разговоре, а сам глядел в стену и ни о чем совсем не думал.
Из комнаты вылезла еще одна девица — в синем батнике и белесых джинсах, мельком оценила Пыжикова и, опершись подбородком на плечо Наташи, узнавающе-ехидно улыбнулась Коровину, поправила у него что-то на груди; Коровин сбавил накалу в беседе, но тут из комнаты дернулся пьяный бас:
— Ну, какого там хрена?!
Коровин сразу вытянулся злобно, сжав губы, но Наташа буркнула за спину:
— Да погоди ты.
Она переглянулась с подругой, пошептала ей на ухо и важно решила:
— Ну ладно.
— Ну а его куда? — осведомился повеселевший Коровин, не оборачиваясь, показал на Пыжикова, старательно смотрящего в окно.
— Ну-у, — протянула Наташа и стала нетерпеливо постукивать тапочкой по полу. — Может, ты еще взвод приведешь?
Ее подружка в синем опять что-то шепнула на ухо.
— К кому? — в полный голос спросила изумленно Наташа и прыснула. — Я щас умру.
— А чего-о ты? — удивилась, в свою очередь, подруга. — Давай!
— Ну, веди. Мне-то что, — засмеялась Наташа и уже потащила Коровина в комнату, расстегивая на нем шинель, а тот говорил Пыжикову оттуда:
— Ну, в общем, ты иди вон туда, с ней. Давай, короче, гуд бай. Не срами роту, слышь, давай, в кругу друзей ничем не щелкай. Если хочешь есть варенье, не лови этим самым мух, — и смеялся.
Девица в синем прикрыла осторожно за ним дверь, тряхнула кудряшками и позвала Пыжикова:
— Пошли.
Он поскрипел сапожищами за ней по коридору — с утра у него было чувство, будто он рвет мамину скатерть на портянки.
Они спустились на этаж. Провожатая толкнулась в крайнюю дверь, крикнула в шумящую кухню:
— Машка, ты здесь?
Оттуда выплыла толстая девушка в спортивном синем костюме с тонкими белыми лампасами.
— Чего?
Провожатая пошла с ней на кухню шептаться, а Пыжиков опять ждал, постукивая затылком о стену за спиной.
— О господи, — пробормотала Маша, проплывая мимо него и наклоняясь к двери — она долго не угадывала ключом скважину, потом, плюнув, достала из кармана и нацепила на нос очки — открыла.
— Ты заходи и давай здесь, сюда, — неопределенно проговорила девушка в синем и пошла к лестнице, мельком полюбовавшись своим отражением в стекле, — она торопилась. Пыжиков неуверенно зашел и остановился, видя себя в небольшом квадратном зеркале, чуть ржавом в углу, — лысого, с рыжими бровями, тонким и длинным носом.