Крысобой. Мемуары срочной службы

Терехов Александр Михайлович

За дверью «Вход воспрещен» вилял коридор с туалетными дверьми, милиционер тащился следом, желая поговорить при остановке, поэтому я озирался на ходу. Она нашлась за дверью «Управляющая Светлоярским отделением Сбербанка РФ Алла Ивановна Денисова. Дни и часы приема…».

Она смотрела на цветочные горшки низкого подоконника синими детски-серьезными глазищами — брови высоко разлетались к вискам, тесный, округлый рот кусал моченое яблоко.

Она пухлой ладонью с некрашеными ногтями держала блестящее яблоко над блюдцем — сок плакал туда. Она укрыла волосы синей атласной

повязкой — освободившиеся белые кудри не доставали бровей, оставили на виду гладкие щеки, плавно уходящие в шейную мякоть за подбородок, тяжело расплываясь на плечах, стекая в грудь, разбухнув буграми.

Я обогнул стол. Она смотрела на подоконник — на нее глядели красные, белые, фиолетовые цветы. На меня смотрела схваченная колготной сетью белобрюхая рыбья плоть в глубинах юбочного разреза; придвинулся ближе.

Она выпустила огрызок в блюдце, губы сомкнулись и подобрались, уступив подбородку, широкому, мягко раздавшемуся, отобравшему у губ излишек, усиливавшему каждый взгляд, — она повернулась ко мне, подкрепив подбородок ладонью.

— Извини. Только освободился. — Я покосился на милиционера. — Едите на рабочем месте, по столам хлебные корки. Простенок в коридоре уже зеленый. В отмостке такие щели, что нога проходит. Дверная рама изношена, а крысиный клещ…

Милиционер ушаркал на пост. Она увидела его спину и мою руку, сжавшую ее плечо.

— Крысиный клещ, Алла Ивановна, тварь незаметная. Пилит ходы. Его уже нет, а чешется две недели.

— Отпусти ты.

— Может, встретимся? Все будет.

Она встала собираться, сбрасывая мои руки.

— Так, ну ладно тебе, малый. Иди вон себе девку найди…

— Встретимся?

— Встретимся, встретимся. Дай пройду.

— Тогда сейчас встретимся.

Она отступала в угол, усмехалась, морщилась, чтоб не захохотать, слушала шаги за дверью, поставила перед собой стул, не подпуская, запрокинула голову, оставив мне подбородок, толкнула больно, когда уже сунулся к юбке:

— Здесь не место. Если каждому, знаешь, давать, то сломается кровать. — Бросала в сумку кошелек, помаду, ключи. — Не мальчик, а все не наигрался. На кой ты мне? Мы без крыс, север… Как шофера твоего зовут? Константин зовут?

— Не помню. Зад мне твой очень нравится… Что шофер-то?

— Муж мой. Не гоняйте. Чтоб машину не разбил. Иди-иди.

— Скоро меня позовешь. От крыс завоете.

— Как ты можешь это знать?

У подъездов толклись. Я потерся за спинами, галдели про тушенку и матрасы. Нагнулся к белому платку.

— Мать, что за базар?

Старуха махнула корявой рукой, другую немо держал внук.

— Бумаги наклеили. Што можут на природу взять. Вывозют на природу. — Она крикнула в толпу: — На сколько написано?

— Трое суток без дороги. А числа не вижу.

— Как не видишь, — аукнулись в народе. — Написано… где?.. во: отъезд по команде.

Внук замямлил:

— Бабуська, а щеночка?

Старуха двинулась в сторону, забубнив:

— За хлебом выйдешь не каждый день. В висках стучит. А ехай в лес… Иди ногами! Што бабушка тебя тащит?

Внук озирался на

мои разнообразные рожи.

На бульвар не пропускали патрули. Опознанный прапорщиком, я бежал меж голых лавок. На ограде сидел человек, словно больная ворона.

— Что расселся? Бросил и ушел, что ль?

Витя сполз на землю и скучно взглянул в упор на меня, отряхивая зад.

— Уже не надо.

— Что-о?

— Ну ясно. Они пошли. Поп-прыгали.

— Да? — Я рассмеялся небу, лохматой траве и прихлопнул в ладоши. — Гуляем! И ты видел?

Он глубоко кивнул бледной рожей и полез обратно на ограду, указав мне длиннотелого человека.

— Ждет давно.

Я пригляделся, губернатор Шестаков таращился навстречу, вцепившись в лавку, будто ускользающую из-под зада.

— Как? — сипло выдавил он. — Нет?

— Нашли! Завтра травим. Все хорошо. В любом случае.

Шестаков вдруг шумно вздохнул, мазнул ладонью от переносицы к затылку, поднялся и неровно пошел к машине, окруженной его людьми. Запнулся.

— Вы сказали: в любом случае. Если я правильно понял — двенадцатого сентября, с одиннадцати до семнадцати, не падают?

— Так. И за те же деньги. Но и в любом случае все будет хорошо.

Протиснулся меж пожарных машин — они приткнулись к дымящей мусорокамере. Старый нашелся в зале. Солдаты собирали оступившихся в бегстве крыс.

Стая паслась в мусоропроводе, когда Старый начал снизу дымить, в давке они сбрасывали друг дружку на узкой переправе, да еще, придурев от дыма, пометались на подвеске, выталкивая в щели старых и крысят. Я поворошил курганчик хвостатой падали. Крупнейшая — грамм на семьсот. Беременная самка.

Старого сопровождали Гриша из колбасного цеха — привез «на зуб» ветчины — и пьяный техник-смотритель.

— Дальнейшее продумал? Товарищи, павших грызунов собрать в мешок и нашей машиной везите в санэпидстанцию, пока не остыли, посмотреть на предмет членистоногих. Товарищ! — Старый остановил качавшегося техника-смотрителя в среднем положении. — А что ты делаешь, когда лампочка на подвеске перегорает?

— Подымаю туру. Вроде башни.

Старый воскликнул:

— Вот и нечего мудрить! Подымаем туру, разбираем — раз, два… Шесть секций напротив хода. На шесть метров они не прыгнут. Ход бетонируем. Уйти некуда, жрать нечего, воды нет. По краям подвески работаем острыми ядами трое суток. Заключаем для спокойствия антикоагулянтами. Под ноль! Ты чего улыбаешься, молодой человек?

— Жрать пошли.

Старый скомандовал завтрашний распорядок, мы живо шли через площадь, я думал про банк весенние картины, Старый рассуждал. Посветлевший Ларионов обрадованно семенил за нами, сколь мог, и отстал отдыхать.

— A-а… Не поспеваю я! Привык не торопиться. Мы все с Алексеем Иванычем. Он — не торопясь. Протез вот так, ступни левой лишен был.

Мы толкали ногами площадь, город подымал, показывал нас небу в каменной угловатой чашке, согретой закатом.

Руки мыть! Ткнулись в ванную — там ожидали три мордоворота с опечаленными лицами, и желтый свитер… какие ж натруженные руки…