Крысолов
Шрифт:
Много пустых, но не все. Вон настоящий медведь, мрачный и тощий. Встал на задние лапы, потер лапой лоб, прищурился. Словно до сих пор не отошел от зимней спячки и никак не поймет, сон это или явь, неужели все это на самом деле творится…
А вон волчья морда…
Ветер бил в лицо, рвал полы плаща, разметал их в стороны, как крылья, а сзади, как продолжение этих черных крыльев, с аллеи на пятачок выплескивался живой ковер.
Серые, черные тельца. Острые морды, подвижные уши, приоткрытые пасти с длинными резцами, сильные лапы… Созданы
В золотых волчьих глазах мелькнул испуг. Морда задралась – и над клетками разнесся вой. Сначала робкий, словно бы удивленный.
Но живой, шевелящийся ковер все выплескивался на пятачок. Десятки, сотни крыс… Вой взвился вверх, наполнился тревогой, страхом, паникой. Из конуры вынырнули еще волчьи морды – и завыла вторая глотка, третья… Откуда-то слева, из-за пустых клеток, прилетел и влился в этот хор еще один “голос”.
Заголосили птицы на дубах вокруг. Их и не видно-то было, а вдруг столько оказалось…
Заревел медведь.
Клетки оживали, на свет вылезали все новые звери, встревоженные спросонья, приникали к прутьям…
Над зоопарком разносились крики.
Как охрипший гудок парохода, затрубил слон.
Нет, слониха. В проходе слева, через несколько пустых клеток, на фоне черных прутьев, грязной плитки, свинцового неба мелькнуло яркое пятно. Алике…
Это сейчас все работы с геномом под строгим контролем. Трудно, медленно, через горы бюрократической волокиты, крошечными шажками. А двадцать лет назад, в разгар генноинженерной революции, все было иначе.
Тогда еще не было презумпции виновности. Тогда модифицированные животные не считались априори биологическим оружием. Кое-что было сделано, да так и не запрещено потом, когда военные биоинженеры наломали дров и во всем мире стали закручивать гайки.
Например, морозоустойчивые слоны. С короткой, но мягкой и густой, словно плюш, шерстью – специально для этих северных, холодных земель.
Три года назад это был еще милый слоненок. С ярко-розовой шерстью. Потому что подарочный вариант…
Ходу, ходу! Стас ускорил шаги, почти бежал. Выло, клекотало, орало неимоверно. Словно не зоопарк, а бойня прямо под открытым небом. Если даже все охранники отправились на старую ферму и следить за картинками с видеокамер некому – уж этот-то галдеж наверняка услышат.
Быстрее! Прочь с пятачка. Между клетками, по лучу-проходу, который ведет прямо на север.
Здесь клетки пустые… Кончились. За ними опять дубовая роща, разрезанная дорогой, – еще одна аллея метров в двести. В конце просвет, там деревья кончаются, а снизу, с правого края дороги, голубое пятно…
Край сторожки? Той, где Лобастый учился топтаться на клаве?
– Роммель! Взвод туда!
От живого ковра позади оторвался и вылетел вперед комок крыс. Разделился на две части, рассыпался, растянулся – и крысы унеслись в конец аллеи, к голубому углу сторожки, справа и слева по обочинам, петляя резкими ломаными зигзагами. Черта
Стас обошел угол одноэтажного домика и оказался на площади, нырнув в море музыки, бьющейся между зданиями, окружившими плац. Ветер. Здесь, на длинной площади, протянувшейся с севера на юг, он бил в лицо так, что спирало дыхание…
Они все-таки услышали, несмотря на музыку.
На дальнем конце площади уже собирались баскеры, дрессировщики, затянутая в кожу Бавори… Дюжина баскеров трусцой семенила сюда, на эту сторону площади, с ними шел дрессировщик.
Выдвигались узнать, что да как? Опоздали.
Дрессировщик заметил. На миг замер, остановился – но тут же двинулся дальше. Уже не шагом, уже побежал. Выстрелил вперед рукой, нацелив хлыст:
– Attack!
Баскеры рванули вперед.
Сначала на двух ногах, как и семенили раньше. Копыта впечатывались в лужи, вбивались в блестящий плац, словно стальные прессы. Под шкурами задних ног перекатывались мышцы. Оскалившись, как собаки – нижние клыки задирают губы, – пригнув головы, нацелили рога.
Рога были широкие, словно концы гигантского серпа, вросшего в череп. На концах уже нет красных набоек. Даже в рассветной серости концы блестели злыми звездочками, словно заточенная сталь…
– Attack! – Эхом долетело с дальнего конца площади, пробилось через музыку.
Женским звенящим голосом. Взмах хлыста, веер брызг… И оттуда, за спинами первой дюжины, покатилась вторая волна. Еще полсотни огромных тварей, давно мечтавших о настоящем бое, который будет оборван ударами хлыстов на самом пике ярости… Потом один из дюжины разведчиков упал на все четыре ноги. Суставы задних ног провернулись, встали так, как удобнее для бега – и рванули его вперед, вынося перед остальными… Тут же упал на четыре ноги еще один, сзади… И вот уже половина… Вся дюжина.
Вот они уже на середине площади, разгоняются все быстрее. Живые тараны, каждый почти в тонну… Все вместе вперед – и чуть сходясь. Потому что на одну цель…
Стас не остановился. Как шел, так и продолжал идти.
А следом из-за угла дома на площадь выплеснулись крысы. Брызнули в стороны, растекаясь вдоль края площади, освобождая место тем, кто позади…
Словно бьющиеся на ветру крылья плаща были сложены, а теперь раскрылись. Широко, до предела. Обнажив ярость, жегшую изнутри. Наконец-то дав ей выход.
И – прилив сил. Бешеный, стянувший тело как сжатую пружину и рванувший вперед и куда-то вверх, как удар попутного ветра в эти серые крылья. Пять сотен крысиных душ стали твоим продолжением, твоими руками, твоей волей…
И хлынули вперед, как прорвавшая плотину черная вода.
Навстречу баскерам – сотнями серых стрел, летящих над самой землей…
Расстояние между ними истаяло в один миг.
Вырвавшийся вперед баскер вздернул голову, сбился с шага – не мог выбрать цель среди этих сотен мелких тварей, летящих на него.