Крысолов

Ахманов Михаил Сергеевич

Но шеренги книг на верхних полках намекали о многом, выдавая натуру мечтательную, романтическую, взыскующую авантюр, героических битв и подвигов, сверкания шпаг и скачек под луной с плащом, что вьется за плечами. Разумеется, этот список включал любовь до гроба и прекрасного принца, не лысого, но можно с благородной сединой, с интеллигентной внешностью, пусть небогатого, зато с мозгами. Страшно подумать – вылитый мой портрет!

Вообще-то такие мечты опасны для девушек, ибо приводят к забвению реальности. Первые признаки – потусторонний взгляд, тяга к духовному общению и отрицание плотского, а также пренебрежение модой и

кулинарным искусством. Но с Дарьей случай был не тот. Определенно не тот! Воспоминания о яблочном пироге все еще грели мою душу, а кроме того, она одевалась со скромной, но заметной элегантностью, отлично готовила яичницу с ветчиной и плотского общения не отвергала.

Может, мне достался бриллиант? Романтическая женщина с тягой к прекрасному плюс превосходная хозяйка… Может, прав Петруша? Может, и в самом деле пора?

Порр-ра, порр-ра! Крр-ровь и крр-рест! Порр-рка мадонна!

В глубокой задумчивости я возвратился в спальню, сбросил свои одежды и лег в постель. За окном плыл по звездным течениям тонкий лунный серп, Дарья улыбалась во сне и тихо посапывала над ухом, а мне все слышалось: пора, пора…

Пора!

Глава 13

Утром моя возлюбленная исчезла, собравшись тихо, как мышка, не потревожив мой сон. Я проспал до одиннадцати, затем раскрыл глаза и нашел под лампой записку: «Милый, обед в твоем холодильнике. Петрушу я накормила. Вернусь поздно. Люблю, целую. Дарья».

Ну что тут скажешь? Мой бриллиант сиял все ярче день ото дня… Поумилявшись, я перебрался в свою квартиру, обладавшую в данный момент большим преимуществом: в ней были компьютер и обед и не было попугаев.

Рядом с компьютером лежал словарь, раскрытый на букве О. «Оология», наука о птичьих яйцах… Затем – «оомицеты», подкласс низших грибов, «ооспора» – нечто одноклеточное у водорослей, «оофорит» – воспаление яичников, и «опак» – сорт белой глины, применяемый для выделки фаянса. «Совсем неплохо, – подумал я, – такими темпами можно добраться до буквы П как раз к новому году».

За «опаком» шли знакомые и потому неинтересные слова: «опал», «опалесценция», «опера», «операция» и «опиум», а после «опиума» – странный термин «опопанакс». Но телефонный звонок прервал мои изыскания в самом любопытном месте.

С минуту я глядел на верещавший телефон, раздумывая, брать или не брать трубку. С одной стороны, мой плановый отпуск еще не кончился (в том смысле плановый, что я запланировал его сам), с другой – нельзя же сидеть отрезанным от мира? Если звонит страховая директриса (как там ее?.. «Гарантия и покой»?..), я скажу, что начал разработку операции под названием «Опопанакс» и что у ее конкурентов случится вскорости оофорит. А если меня домогается тот самый старец от Петра Петровича, с «Хопром» и «Гермес-Финансом», я отошлю его в банк «Хоттингер и Ги», намекнув, что там скупают любые векселя, причем за твердую валюту, бразильские юани и марокканские талеры.

Работать абсолютно не хотелось. Но мог звонить Мартьянов или другой серьезный клиент, могли потревожить бывшие сослуживцы, друзья по институту, дальние родичи, Жанна или остроносый; мог, наконец, прорезаться пропитый баритон («Ты, козел? Слушай и не щелкай клювом!»), что было уже интересно. Словом, я не выдержал, поднял трубку, услышал непривычный писк и свист, а после – голос:

– Квартира Дмитрия Григорьевича Хорошева? С кем имею честь? –

Голос был твердым, ясным, чуть грассирующим на звуке «р» и совершенно незнакомым. Но не из тех, каким сулятся дать в грызло и посадить на примус. Очень интеллигентный голос, приспособленный к чтению лекций и научным дискуссиям с оппонентами.

– Дмитрий Григорьевич Хорошев у телефона. Слушаю вас, – произнес я с тем же дискуссионно-лекторским акцентом. Эти неуловимые интонации что-то вроде визитной карточки: стоит произнести три слова, как людям ученым – без разницы, физикам, гуманитариям или биологам – уже понятно: свой!

– Прошу простить за беспокойство… – (Свой, подумал я, свой! И чином не ниже профессора. Доценты, те погрубее, попроще…) – Я дозваниваюсь к вам вторую неделю, Дмитрий Григорьевич. Но, к сожалению…

– К взаимному, – подхватил я, уловив, что обозначилась пауза. – Мне пришлось отправиться в зарубежную командировку. Кембридж… Симпозиум по компьютерному моделированию иерархических связей в стаях крупных хищников… Львы, гиены, волки… И человек, само собой. Опасное занятие!

Послышался вежливый смешок.

– Рад, что вы уцелели, Дмитрий Григорьевич, и прошу простить покорно, что не называюсь. Уверен, моя фамилия вам ничего не скажет. Я… э-э… коллега и сослуживец вашего знакомого. Того, с которым произошло несчастье.

Ррад… Дмитррий Грригорьевич… Пррошу прростить покоррно… Уверрен… Раскатистое долгое «эр», но совсем не такое, как у мерзавца Петруши; впрочем, Петруша с сухогруза и слов-то таких не знал – прошу простить покорно…

– Кажется, несчастье случилось на вашей даче? – деликатно поинтересовался голос.

– Увы!

Масса эмоций и ноль информации. Теперь послушаем коллегу и сослуживца. Я почти не сомневался, что знаю, кто он такой. Вот только имя-отчество не мог припомнить.

– Дмитрий Григорьевич… – Голос приобрел задушевные интонации. – Не хочу обидеть вас… либо, паки того, оскорбить напрасным подозрением… Но если вы что-то нашли… что-то странное, непонятное… может быть, пугающее… будьте осторожны, батенька мой!

Батенька мой… паки того… Это тянуло уже не на профессора – на академика! Со знанием классических языков, от древнеславянского до латыни!

– Милостивый государь, – произнес я с вежливым придыханием, – не могли бы вы выразиться более определенно?

– Попытаюсь. Пропала некая вещица… точнее, три вещицы, каждая – в своем футляре особенного цвета… черный, красный, голубой… Футляры небольшие, в форме цилиндриков, с плотными крышками… Так вот, Дмитрий Григорьевич, не открывайте черный и красный футляры. Ни при каких обстоятельствах! Прошу поверить, я забочусь лишь о вашей безопасности. Я – врач, Дмитрий Григорьевич, я клятву давал… клятву Гиппократа… Вы понимаете, что это значит?

«Давал ты клятву, старый пень, – промелькнуло в моей голове, – а потом такое напридумывал, что взглянуть страшно!» Но вслух я трагическим тоном пробормотал:

– Уже… Увы мне, уже! Уже!

– Что «уже»? – встревожился голос.

– Я не знал, что вы давали клятву Гиппократа… не знал и посмотрел на черный амулет… как раз перед отъездом на симпозиум… нашел его на даче… после несчастья с нашим общим знакомым… Что теперь, профессор? Что со мною будет?

Кажется, на профессора он внимания не обратил, только раскашлялся, будто вдруг запершило в горле. Справившись с приступом, поинтересовался: