Крысы в городе
Шрифт:
— Не! — заверещал доходяга. — Прости, не признал крутого! Алкаши, начавшие собираться вокруг, с разочарованием стали рассасываться. Постоянные клиенты «Радости познания», изнывавшие от сухости в глотках и утробах, только с лохами ведут себя нагло, а с крутыми стараются дел не иметь.
Когда, охая и стеная, доходяга отвалил в сторону, Рудин спросил:
— Артемчик, родной, на бутылку, а?
— Заработай. — Катрич знал, что с алкашами надо обходиться сурово.
— Что тебе?
— Любопытство мучает. Поможешь?
Рудин страдальчески
— Не тяни, и так сгораю…
— Ты был на «пьяной плешке», когда убили Порохова?
— Назови точно время.
— Неужели не слыхал?
— Слыхал, но ты скажи сам. А то потом залупишься: откуда узнал, когда убили?
— Детективы смотришь? — Катрич усмехнулся. — Убили его в прошлую субботу.
— Значит, я был здесь.
— Точно помнишь?
— Артем! Считаешь, я уже совсем? Как забыть, если каждый день тут?
— Жердяя знаешь?
— Знаком.
— Как его фамилия?
— Баринов. Егор. — Рудин явно не понимал, куда клонит Катрич.
— Ты его видел в тот день на «плешке»?
— Видел. Мы как на работе.
— Где он сейчас? Покажи. Рудин пожал плечами.
— А х… его знает. Он уже который день здесь не кучкуется.
— Почему? Заболел?
— Говорят, богатым стал, но точно не знаю.
— Что значит «богатым стал»?
— Кто-то из наших видел. Он новый костюм справил. Кроссовки.
— Где его можно найти?
— На бутылку будет? — Рудин снова страдальчески сморщился: его крутило.
— Будет, говори.
— У него кореш есть. Миха Говендяй, он точно знает.
— Где искать Говендяя?
— В сквере. Это его территория.
Катрич достал из бумажника десятитысячную бумажку, потряс ею и протянул Рудину. Тот задрожал всем телом, схватил купюру и, не прощаясь, бросился к универсаму.
Словом «сквер» придонцы обозначали зеленый уголок, расположенный неподалеку от речного вокзала. Когда-то здесь была неплохая детская площадка: бревенчатая крепостная башня, покрытая светлым лаком и оттого радостно сверкавшая на солнце. Стояли русские витязи в кольчугах и шишаках, вырезанные из дерева. Они стерегли многочисленные качели и качалки. Можно было взбираться на плечи витязям и сидеть там, свесив ноги на богатырские груди…
Новые порядки в первую очередь обрушились на самых бесправных и безответных членов общества — детей. В сквере поднялись торговые точки, витрины которых заполнили банки с пивом и водочные бутылки всех цветов и размеров. Киоски обступили детскую площадку со всех сторон, сжали, сдавили тисками. Родители стали с опаской приводить сюда малышей: на витринах рядом с сигаретами и упаковками жвачки красовались некие изделия из пластика и резины размером с батон вареной колбасы — для непонятливых их снабжали этикетками «Интим».
Однажды ночью некто чрезвычайно предприимчивый спилил деревянных витязей и увез их на свою дачу, за высокий деревянный забор. Чуть позже такая же судьба постигла и крепостную башню. На обломках детского городка возник стихийный бомж-клуб,
— Превратим наш сквер в образцово-капиталистический!
И сразу к ларькам кидалась толпа, начинавшая схватку за хозяйскую метлу. Тому, кому удавалось ее схватить, доставалась работа и бутылка пива.
При отсутствии дела на бортиках чудом сохранившегося ящика с песком сидели ханурики, похожие на грифов, жаждущих падали, — большие черные нахохлившиеся птицы с опущенными до земли крыльями.
Прежде чем попасть к месту, где они кучковались, Катричу пришлось пролезть узкую щель между домами, забитую мусорными контейнерами. Под одним из железных ящиков, согнувшись крючком, лежал тощенький и хилый мужичонка. На нем было грязное пальтишко, сшитое из тонкого старого одеяла. Из-под коротких брючин наружу торчали босые черно-синие ноги.
Два бродяги сидели неподалеку на деревянных ящиках, взятых со свалки возле ближайшего магазина. Между ними стоял еще один ящик, покрытый мятой газетой. На ней лежала растерзанная буханка черного хлеба, валялись две обсосанные до костей вяленые рыбы и стояли пустые пивные бутылки. На Кат-рича пирующие бродяги внимания не обратили. Их увлекала перепалка:
— Иди, Козел, знаешь куда?!
— Я те морду мало полировал? Могу еще!
— Пошел ты, блендомед с флористатом! Катрич шагнул к спорящим, поставил ногу на ящик с остатками харчей. Такое мог себе позволить далеко не каждый. Один из бомжей поднял глаза.
— Чо надо?
— Кто это? — спросил Катрич, кивнув в сторону лежавшего у мусорного ящика тела. — Почему здесь валяется?
— Тот? — Бродяга наморщил лоб, вспоминая. — Вроде бы Митюха Чифирь. В загиб ушел.
— У^ер, что ли? — Катрич взглянул на бродягу ошеломленно.
— Как есть, командир, мертвей не бывает. Отгулял свое. Все там будем.
— Что ж вы не заявите?
— Зачем? Приедет мусорка — разберутся.
— Почему он босой?
— Снял кто-то корочки. На кой они мертвяку? Никогда за всю свою жизнь Катрич еще не видел такого пренебрежения к мертвому, который, возможно, еще вчера приставлял здесь третий ящик и составлял компанию двум остальным, пил с ними пиво, обсасывал леща. Все шло по присказке:
«Умер Максим, ну и хрен с ним!» Да и в городе, по правде говоря, уже стали привыкать к виду трупов на улицах. Раньше такого не было. Тех немногих, кого убивали ночами, видела только милиция. Теперь бомжи и другие отверженные, считавшие, что жизнь на юге попроще и полегче, умирали на улицах, и дозваться тех, кто мог их забрать, было не так-то просто.
Одному из бомжей вопросы неизвестно откуда объявившегося интеллигента надоели. Куражась, он взял пустую бутылку за горлышко, отбил ей дно. Покрутил в руке, приспосабливаясь. Посмотрел на напарника: