Ксенос и фобос

Карнишин Александр Геннадьевич

– Раз. Статистика - это раз,- кивнул, картинно загибая палец, министр.- Это - нарушение. За это накажем.

– Случаи похищения людей, пытки и убийства - просто какая-то Южная Америка!

– Ну, предположим. Хотя, документов нет здесь, но предположим. Два.

– Бой. Спецназ сцепился с внутренними войсками практически в самом городе. Информация к нам не пошла, засекретили они ее на месте, а погибших отнесли в статистику с пропавшими.

– Три. Всё? Всего три пункта?

– А с нашими людьми история? Это как, не считается, что ли?

– Наши люди посидят, не маленькие. Службу они знают.

Это - не четыре, это так, зацепка на будущее и мое личное ко всему этому отношение. Не люблю, когда моих людей обижают. Если это - мои люди,- с нажимом проговорил министр.

– Это - ваши люди. Гарантирую.

– Хм... Значит, предлагаешь силовой вариант... Силы и средства?

– Таблица приложена, товарищ генерал-лейтенант!

– А то, что люди пострадать могут - не боишься? Людей наших, советских людей, не жалеешь совсем, стало быть?

– Позвольте, товарищ генерал-лейтенант, я вам одну истории расскажу? Не по делу?

– Ну-ну,- министр поднял глаза на большие напольные часы в темном деревянном футляре, стоящие в углу кабинета и мерно помахивающие большим, украшенным резьбой по металлу, маятником.- Не по делу... Пять минут тебе.

– Я после школы сразу не поступил, и надо было до армии где-то как-то перекантоваться. Ну, вы из личного дела знаете, наверное. Меня родители толкнули тогда на хлебозавод. Там всегда нехватка мужиков, чтобы поддонами ворочать. Встретили меня там нормально. Улыбчивые все такие, ласковые. Приятные даже. Работа, конечно, не для неженок, но справился я в свою первую смену. Не отстал от других.

– Четыре минуты.

– ...А когда смена закончилась, в раздевалке, в шкафчике своем, я нашел вот такой пакет с мукой, маслом, сахаром и маргарином. А у нас тогда голодновато было в городе. И вот стою я перед шкафчиком и чувствую, что все смотрят. Следят за моей реакцией все. Вот - я стою. А вот так - все они.

– Хочешь сказать - не взял?- хитро прищурился министр.

– Я тогда комсомольцем был. Идейным, можно сказать. И как почувствовал, что вот это - они, а вот - я. И мы друг другу - чужие. С тех пор у меня, знаете, как в "Мимино": такая личная неприязнь, что кушать не могу.

– Ха-ха... Понял тебя. Спасибо, хороший рассказ. Тогда еще вопрос: а что наши "соседи"?- выделил он "соседей" голосом.- Они - информированы?

– Так точно. Соседи в курсе, но не от нас. У них свои каналы.

– И что? Как считаешь, они информацию наверх дадут?

– Потому и пришел, товарищ генерал-лейтенант. Информация от них наверх пойдет в ближайшее время. Это точно.

– Угу,- министр подвинул папку к себе, достал лежащий сверху листок.- Значит, предлагаешь подписывать?

– Рекомендую, товарищ генерал-лейтенант.

– А вот хрен тебе, полковник. Мне твои рекомендации - как... Я тут министр еще или где?

– Вы - министр,- встал и вытянулся полковник.

– Ну, вот и спасибо на этом. Сам сказал: вопрос политический. Пусть политики и решают. А ты анализируй пока, собирай информацию и... Ну, в общем, сам знаешь, что делать, не маленький.

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант!

– Кстати, а что ты делал до 1956 года, а?- хитро прищурился министр. И сам хохотнул:

– Шучу, шучу... Ишь, политическое решение ему...

***

Виктор был болен. Тяжело болен. Мучили слабость, температура и кашель, который выворачивал наизнанку при любой попытке не то что заговорить, а просто вдохнуть поглубже. И воздуха все время не хватало, как будто в комнате (в палате? точно - это же больничная палата!) было запущено на полную мощность отопление, да еще включили пару электрообогревателей, которые съедали весь воздух. Дышать приходилось часто-часто, мелко-мелко. А когда засыпаешь, проваливаешься в липкую тяжелую дрему, подкрепленную какими-то пилюлями, что, морщась, надо проглотить и запить пахнущей хлоркой и почему-то всегда горькой водой из стакана, когда расслабляешься чуть, начинаешь дышать медленно и глубоко - тут и настигает опять этот мерзкий кашель, выворачивающий все. Тут уже только держись, не выпускай из себя те таблетки, упирайся, затаи дыхание... А как его затаить, когда дышать хочется, когда сердце стучит, как во время кросса, отдаваясь в голове молотками. А голова от этого стука расширяется, наполняется, и, кажется, что уже похрустывает череп, растет, растягивается во все стороны - сейчас взорвется! Виктор вздрагивал, просыпаясь, на лоб ему клали грелку со льдом, и он снова закрывал глаза и снова видел погони, выстрелы, кровь и опять погони...

– Ну, что, доктор?- слышал он в мерзкой липкой полудреме разговор над собой.

– Что, что... Крупозное, двустороннее. И всякой всячины вдобавок... Почки застудил. Грипп где-то подхватил...

– Но... Это же всего лишь простуда, правда?

– Простуда-то, простуда. Вы знаете, сколько человек унес в свое время простой грипп-испанка? По истории это не проходят, да? Это - здоровых и крепких. А у него, на минуточку, воспаление легких. Серьезное воспаление.

– И что мне передать командиру?

– Лечим, передавайте. Лечим. А что еще?

Виктора ворочали с бока на бок, как послушный манекен в витрине магазина, меняли промокшие от потливой слабости простыни. На холодных он сразу замерзал и начинал дрожать, но тут подключали капельницы, выдавали опять какие-то пилюли, делали уколы, и он опять чувствовал себя, как летом на юге, в командировке, когда ни попить, ни остановиться, ни прикрыться ничем от палящего солнца.

На третий или четвертый день он, наконец, нашел в себе силы, чтобы спросить, сдерживая кашель, казалось, самое смешное и банальное, как в плохом кинофильме:

– Где я?

Слабый шепот был услышан и понят правильно.

– В больнице, где же еще.

Ну, да, в больнице, конечно. А что он хотел услышать? Адрес? Географическое местоположение? Административное подчинение? Как там у классиков? "К черту подробности - в какой Галактике?".

Виктор осторожно кивнул - понял, мол - и снова закрыл глаза. Смотреть на белые стены было больно. Двигать глазами - тоже. Но и спать было невозможно: кашель раздирал легкие. Что-то тяжело булькало под ребрами, но откашляться было нельзя. Кашель был сухим, поверхностным, от которого болело в горле, и выступали слезы. Ему подавали запить, приподнимая под спину. Вода опять была горькая. Почти такая же, как были страшно горькими желтые порошки акрихина, которыми его пичкали после второй командировки.