Ксеноугроза: Омнибус
Шрифт:
«Вот суть его истории, — почувствовал Мордайн, ощутив неожиданный азарт. — Я покончу со спекуляциями и теориями. Империум узнает истину об этом отступнике из моих уст…»
— Но, несомненно, эфирные — ауны — должны были распознать твою верность, — рассудил дознаватель, перебрав немногие факты, известные Инквизиции. — После Дамокловой войны они возвысили тебя, сделали первым среди Клинков Огня…
— Они превратили меня в наделенного властью раба, — прошипел чужак, — в сговорчивого номинального вождя, чтобы ослепить и связать касту
— Но ты был главнокомандующим военной машины тау.
— Моя власть заканчивалась там, где начиналась воля аунов! Я был марионеточным спасителем, каста воды въедливо изучала и фильтровала каждое мое слово и жест; мое прошлое было переписано, мое будущее решалось в комитетах!
Лицо заключенного исказилось, превратившись в абстракцию ярости.
— Но мне ещё повезло, гуэ’ла. Они заперли разум моего умирающего наставника в машину, они бросили мою теневую сестру и брата в стазис, чтобы навеки сохранить их умения для Высшего Блага, — он опустил голову, словно утомленный — или пристыженный — собственной вспышкой. — Все они повиновались без пререканий, даже Шасерра, самая неистовая из нас.
«Империум на протяжении тысячелетий требовал подобной жертвенности от своих слуг, — задумался Ганиил, — но этот ксенос-мясник взбешен такими действиями. Это делает его наивным или величественным?»
— Что стало поворотной точкой? — надавил дознаватель. — Какое событие отвратило тебя от Империи?
— Тау не так легко забывают о верности, — тихо ответил чужак. — Не было никаких «поворотных точек», только трещины, что множились и расширялись, пока не осталось ничего, кроме пустоты. Я принял судьбу товарищей, как принял собственную, но в моем сердце возникли вопросы.
Ксенос смотрел Мордайну прямо в глаза, тревожно проницательным взглядом.
— А из правильных вопросов рождается убийственная, неопровержимая истина.
«Убийственная, неопровержимая истина…»
Ганиил воззрился на узника. Его слова стали отголоском шепчущего хора падальщиков, что рыскали в воспоминаниях дознавателя.
— Истина предает, не так ли, Ганиил Мордайн? — произнес о’Шова.
«Да», — согласился беглец, не зная, почему.
— Пора, — объявил Калавера.
Мордайн выполз из койки и позавтракал жидкой размазней, приготовленной надзирателем, зная, что всё равно не насытится.
— Наши припасы погибли вместе с гвардейцами, — объяснил как-то раз космодесантник. — Ничего другого тебе предложить не могу.
Ганиил знал, что это ложь. Очередная манипуляция. Ублюдок хотел, чтобы он оставался полуголодным и управляемым, но достаточно крепким для продолжения игры.
«Но какие у неё правила? Как определяется победа и поражение?»
— Я верю, что это он, — равнодушно сказал дознаватель. — Верю, что это о’Шова.
— Из уверенности приходит ясность, а ясность рождает цель, — просветил его Калавера.
«Может, это и так, — нехотя согласился Мордайн. Пандемониум
— Твой узник ждет, дознаватель, — произнес великан.
Мордайн расхаживал по камере тау, пытаясь таким образом прогнать голод. Шел четвертый день дознания, и Ганиил уже наизусть выучил чертово помещение. Времени оставалось немного, нужно было поднимать ставки.
— Расскажи мне о Клинке Зари, о’Шова, — почти небрежно бросил он.
«Империум ничего не знает об этом примечательном мече, и всё же в нем воплощены наши темнейшие страхи по поводу ксеноса-отступника».
— Клинок Зари — действенное оружие, — ровно ответил пленник.
— Но меч — странный выбор для тау, разве не так?
— У бе’гел на Аркунаше я научился иному, — чужак резко скривил губы. Возможно, это была улыбка… или нечто совершенно иное. — Я убил их вожака в поединке, ударом клинка.
— Значит, ты принимаешь новые тактики… новые идеи… — логично предположил Мордайн. — И дары Губительных Сил, быть может?
— Я не дурак, гуэ’ла.
— Хаос способен превратить в дураков даже мудрейших людей, о’Шова.
— Я — тау, — с гордостью ответил собеседник. — Я заглядывал в бездну ваш’аун’ана, который вы называете «варпом», и противостоял его отравленным отродьям. Он не властен надо мной.
— И ты так уверен в этом, Монт’шасаар? — поддразнил дознаватель. Затем он кивнул, увидев гримасу на лице ксеноса и почувствовав краткое, благословенное мгновение превосходства. Как же восхитительно было хоть раз оказаться в роли победителя.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, — ноздри узника по-прежнему трепетали от гнева.
— Возможно, ты неосторожен в выборе доверенных лиц, — произнес Ганиил. — Он назвал мне твое имя, понимаешь ли… он, Калавера.
Чужак испытующе посмотрел в лицо Мордайну, и тот отвернулся, бережно прижимая ложь к груди.
— Монт’шасаар… я знаю имя, но не его значение.
О’Шова не отвечал.
«Для него это такое же больное место, как и меч, — почувствовал дознаватель. — А то и больнее…»
— Почему ты так боишься этого имени, ксенос?
— Я ничего не боюсь, — холодно ответил заключенный, — но уже говорил тебе: для тау имя означает всё. Неверно назвать кого-то — тяжелейшее оскорбление.
— Тогда вместо этого расскажи мне про Артас Молох, — предложил Ганиил. — Ведь там ты украл твой порченый варпом клинок, верно?
— Клинок был выбран, — чужак закрыл глаза, завершая спор. — И я не стану говорить о том мире.
Они вновь беседовали на следующий день, и день после него, и так до тех пор, пока дни и ночи не сплелись в единый узел острых полемик и снов о полемиках.