Кто бросит камень? Влюбиться в резидента
Шрифт:
— Понимаю, трудно тебе пришлось. Но поработала ты здорово. Руководство наркомата просило передать тебе официальную благодарность за разгром банды грабителей и убийц.
Анюта устало махнула рукой:
— Лучше не вспоминайте… мороз по коже.
— Руководство особо отмечает, что ты действовала геройски, как настоящая разведчица, — пересказывал Климов слова Свиридова.
— И сколько мне еще оставаться настоящей разведчицей?
Климов не был бы собой, удержись он от шутки.
— Так, ты ведь с каждым днем все настоящее и настоящее
— Вы… вы даже не понимаете… — слезы потекли ручьем, она утирала их ладонью, а они все не унимались.
«Ну и дурак же ты, братец! Ботало коровье! Свисток паровозный! Когда же ты научишься!..» Климов досадливо крякнул и дотронулся до ее руки:
— Все, все… прости за дурацкую шутку.
— Вам шуточки, а я как вспомню…
— Все, все, больше не буду. Лучше расскажи, как доехали.
Питерские чекисты несколько удивились, когда сопроводили Седого с вокзала в церковь, где шла утренняя служба. По дороге он несколько раз проверял, нет ли за ним слежки, но делал это небрежно, скорее по привычке. Совокупность целого ряда причин укрепила его уверенность в том, что агент абвера Пильгер с момента бегства из Москвы надолго выпал из поля зрения советской контрразведки. Он не без оснований считал себя удачливым разведчиком, стараясь всегда упреждать возможные ходы чекистов. Это несколько раз удавалось ему в двадцатые годы на советском Дальнем Востоке, удалось и в Москве, когда, почуяв опасность, он ускользнул от красных. Правда, оставил там дочь, которая где-то «залегла на дно», скрываясь от большевиков, но зато приобрел юную подругу, с которой предполагал связать свою дальнейшую судьбу. Как профессионал, привыкший никому не верить, он поначалу настороженно отнесся и к Анюте. Но тщательная проверка подтвердила ее абсолютную искренность, а уж когда она, рискуя собой, спасла ему жизнь, он поверил ей окончательно и бесповоротно. Хотя, по большому счету, тогда в избушке он понял, что нужен унтеру, а стало быть, шанс выкрутиться у него был. Но Анюта-то этого знать не могла…
Интересно, как бы Седой оценил сложившуюся ситуацию, если бы вдруг узнал, что еще в самом начале тридцатых годов агент советской разведки Осенев в Харбине сообщил в Москву об удачливом агенте японской разведки Ловкий. Харбинской резидентуре Центром была поставлена задача выяснить, кто скрывался под этим псевдонимом. И вскоре через агента Дитрих, бывшего колчаковского офицера из отряда генерала Каппеля, работавшего в особом отделе жандармерии города Харбин, удалось установить личность Ловкого. Но бывший агент японской разведки Ловкий, он же нынешний агент абвера Пильгер, ничего об этом не знал…
Войдя в храм, он первым делом написал записку, в которой заказал отслужить молебен за здравие двух женщин — Ольги и Анны. Затем, купив три свечи, поставил одну за здравие, вторую за упокой, а третью зажег перед иконой святого Николая Чудотворца. Он осенял
— Извините, где здесь икона святого Георгия Победоносца?
«Где я слышал этот голос?» — подумал Седой и, слегка наклонив голову, произнес ответные слова пароля:
— Пройдите на противоположную сторону.
— Здравствуйте, Пильгер, — снова послышался тот же голос, на этот раз заставивший Седого резко обернуться.
— Вы? — в голосе Муромцева сквозило удивление пополам с радостью.
— Тихо, мы здесь не одни. Итак, вы едете в Ригу. Вот ваши билеты и паспорта. Пароход отбудет завтра в шесть вечера. Не опаздывать. Я тоже буду плавать… плыть на этом пароходе, — мужчина за спиной говорил на русском языке короткими заученными фразами. — Где ваша дама? С ней порядок?
— Ждет на вокзале. Послушайте, господин… — Седой запнулся, вопросительно повернув голову.
— Хемниц, — в кармане у вице-консула Хайнцтрудера лежал его дипломатический паспорт, но в целях конспирации он представлялся другим именем. Хотя Седой с самого начала своих контактов с майором в Москве знал о его дипломатической «крыше».
— Герр Хемниц, как хорошо, что это вы, — Седой неожиданно повернулся к иконе Николая Чудотворца и стал торопливо креститься, приговаривая: — Господи, спаси и помилуй нас, грешных, и не остави милостью Своей. Спаси и помилуй…
Хайнцтрудер недоуменно уставился на агента. Тот, так же неожиданно оборвав слова молитвы, снова вполоборота повернул голову к майору:
— Герр Хемниц, у меня к вам просьба.
— Просьба? У меня нет времени, Пильгер, я буквально сбежал от чекистов.
— За вами следят? — умиротворенность на лице Седого моментально уступила место подозрительности.
— Спокойно, Пильгер. Обычное дело. Я их не видел, но уверен, они меня контролируют. Сейчас они наверняка думают, что я в номере больной животом. Мы тоже что-то умеем. Так что у вас?
— Герр Хемниц, прошу помощи. Я тут кое-что скопил… на черный день… а вывозить рискованно, сами понимаете. Вы все-таки дипломат, вас проверять не будут. Помогите мне, я в долгу не останусь. Вот, возьмите, — он вытянул руку назад, и в протянутой ладони Хайнцтрудер увидел старинную брошь. — Берите, это задаток, аванс.
Вице-консул нерешительно взял брошь, быстро оглядел ее.
— О, вундербар… великолепно, — невольно вырвалось у него. — Данке. Товар чистый? — спросил он больше для проформы.
— Чистый, чистый. У меня с собой чемоданчик небольшой… даст бог, все будет хорошо, в Риге рассчитаемся, в обиде не останетесь, — Муромцев вдруг поймал себя на мысли, что в его голосе зазвучали угодливые, почти лакейские нотки, однако, как говорится, «не до жиру…»
— Гут. Давайте, — решительно произнес Хайнцтрудер.
— Он на вокзале, я сейчас, мигом…
— Доннер веттер, время, — предложение Седого явно взбудоражило вице-консула, и он непроизвольно начал мешать русские слова с немецкими.