Кто есть кто
Шрифт:
Литовка, оттаяв от ее рассказа, заулыбалась.
– Давай свою кружку, – предложила она Вере, наливая чай. – Все на наших плечах лежит, и мужика накормить, и детей на ноги поставить, одеть-обуть. Все мы должны жилы рвать, тянуть на себе мешки… Разве они могут так, как мы? Ох, Господи, сволочи неблагодарные все. Пока ты ездишь, не спишь, не ешь, каждую копейку сохраняешь, он там еще романы крутит, кобелина, цветочки своей суке покупает на детские деньги.
– А у тебя сколько детей? – спросила Вера.
– Трое! Младшей в июне три годика исполнится, а старший школу в этом году кончает, и черт знает, куда его потом приткнуть? Учиться
– А ты откуда? Из Литвы? По акценту чувствуется…
– Да, – с усмешкой отмахнулась Рита, – сама-то я из-под Брянска, там родилась, да вот тоже, дура, студенткой была, выскочила девчонкой замуж за своего Жильвинаса, осталась в Литве жить. Вот за двадцать-то лет уже и говорить стала, как они… Всю душу мне выел, сволочь! Было бы мне на кого младшую спихнуть, давно бы плюнула на него и ушла, так не с кем дите оставить, а я же каждый месяц в Россию ездила… А твой-то малой с кем, пока ты тут? – с сочувствием глядя на Веру, спросила она.
– Ей-богу, не знаю. Надеюсь, что догадался подруге моей позвонить, когда я пропала. Я ведь как ушла на работу, так больше домой и не вернулась. Неделя уже прошла.
– На фирме прямо арестовали? – понизив до шепота голос, понимающе закивала Рита. – Тут много женщин таких, как ты, которых прямо с работы и привезли. Я раньше в другой камере сидела с одной женщиной, бухгалтершей, тоже на фирме работала. Так она, бедная, первые дни просто аж на стенку кидалась, мы ее валерьянкой отпаивали… Их начальник, говорит, смылся со всеми деньгами, а к ним залетает инспекция, а они и сами ни о чем не знали, пришли, как обычно, на работу с утра…
– Нет, я не на фирме, – тоже шепотом заговорила Вера. – Я на телевидении работала, диктором.
Сказала и тут же пожалела, настолько ей самой показалось странным и неубедительным, чтобы «женщина из телевизора» – ухоженная, всегда причесанная и накрашенная, в костюме с иголочки, – вдруг оказалась на тюремных нарах. Но Рита отнеслась к этому с житейским пониманием:
– На телевидении? Ишь ты… Там у вас тоже черт-те что творится. Листьева вон убили. Хороший был мужик, видный. Все в подтяжках ходил. Правда, или нет, будто его жена в этом замешана была? Вроде бы в газетах писали… Там у вас небось про это все знают?
Некоторое время обе женщины были поглощены разговором о Листьеве, о телевидении вообще и в частности – какой бразильский сериал сейчас идет по первому каналу и чем кончился предыдущий?
– Все-таки узнал он или нет, что эта сучка, молодая жена, изменяла ему с приемным сыном той итальянской сестры? Так мне этот фильм нравился, но я уже сюда как попала, так и не знаю, как они все там развязались? Ты не знаешь?
По счастью, Вера смотрела отрывками тот фильм, о котором спрашивала Рита, и смогла пересказать, что случилось с героями в последних сериях.
– Это ты здесь уже полгода? – прикинув в уме, когда закончился этот сериал, спросила она. – И долго тебе еще?..
Она не договорила, как-то язык не поворачивался произнести: «Долго тебе еще здесь сидеть?» Но Риту вопрос не покоробил.
– Сидеть сколько еще? А Бог его знает. Следствие уже закончилось, вот все суда жду, а ваши-то суды переполнены, судья то в отпуске, то еще что… Некоторые по году ждут.
И, заметив, как вытянулось у Веры лицо, поспешила ее утешить:
– Ты не переживай. Вот как следователь разрешит тебе передачи приносить, пускай твоя подруга тебе все передаст, что
Рита говорила просто, убедительно, и успокоенная ее рассудительным тоном Вера стала понемногу приходить в себя, осмысливать создавшееся положение. Взглянув на вещи реально, она подумала, что не все – сплошной безвыходный кошмар, как показалось ей в первые минуты в тюрьме.
Она решила, что рано или поздно, но ее обязательно вызовут к следователю. Потому что как ни ужасна действительность, все-таки это не роман Дюма, и Бутырка не остров, а она не граф Монте-Кристо, который мог сидеть двадцать лет без суда, ни разу не повидавшись с прокурором… И хотя в жизни происходят вещи и пострашнее выдуманных трагедий, но все-таки они происходят по каким-то реальным законам. Значит, рано или поздно ее вызовут к следователю. Ей должны сказать, почему она здесь, в чем она обвиняется. Этой же процедуре подверглись все, с кем она находится в одной камере, так почему же она, Вера, должна стать исключением?
"Там все и выяснится, – твердила про себя Вера. – У следователя все и выяснится, кто я и почему я оказалась здесь?.. Сейчас не тридцать седьмой год. Меня не расстреляют и не сошлют на Колыму без суда. Надо терпеть и ждать. Даже в самом плохом случае, если дело дойдет до суда – это будет нормальный, открытый суд с прокурором, адвокатом, народными заседателями… Разве теперь можно по ошибке осудить одного человека вместо другого? Никогда! Я просто должна набраться терпения и твердить свое. Если расстраиваться и переживать, то можно сойти с ума. Тогда мне никто не поверит. Кто поверит полусумасшедшей истеричке? Нет, нужно быть спокойной, терпеливой и ждать. Все прояснится рано или поздно. Скорее поздно – надо ведь смотреть на вещи реально. У нас все делается медленно. Но все кончается, все имеет свой конец. Я отсюда выйду. Обязательно. И этот кошмар останется позади.
Сколько всего уже было в моей жизни? – думала она ночью, сидя на нарах рядом со спящей Ритой и стараясь сдерживать душивший кашель, чтобы не мешать спать новой подруге. – И голод был, и холод, и побои… Столько я всего пережила… И разве каждый раз мне не казалось, что это уже все, что хуже не может быть и после этого можно только взять и повеситься? Но в жизни все как в том старом анекдоте про оптимиста и пессимиста, которым Ленка в старые времена нередко меня утешала: идет пессимист и плачет, что все ужасно, ужасно, просто хуже не бывает, а оптимист бодро бежит рядом, хлопает его по плечу и орет: бывает! Бывает и хуже!"
И разве это не правда? Разве она не пережила все и не выкарабкалась, выбилась в люди, построила свою жизнь если и не совсем так, как мечталось, то и не так, как все могло бы быть, не убеги она вовремя из дома, не окажись в Москве, не встреться ей на пути Ленка и другие хорошие, полезные люди?.. И в новой жизни ей приходилось не сладко, разве не так? Тем не менее все кончилось, превратилось в воспоминания или забылось, рассыпалось в прах.
Например, ей казалось, что она никогда не забудет своего мужа Гаврика, как звали его на тусовке, а в миру просто Сашу Кисина. Казалось: Господи! Разве можно это забыть? Сколько от него вытерпела унижений, сколько историй пережила, если бы хватило тогда терпения все записать, то можно было бы теперь составить целый роман…