Кто ищет...
Шрифт:
Я мог бы продолжить изложение теорий, но, думаю, можно остановиться, ибо общая их направленность читателю ясна. Они не плод досужих фантазий, а результат долгих и, как правило, добросовестных исследований ученых — З. Фрейда, О. Ломброзо, Э. Кречмера и других. Не лишенные здравого смысла, некоторые из перечисленных теорий достаточно обоснованны, а потому спорить с ними нелегко. И хотя научных доводов в пользу, к примеру, того же мутационного происхождения преступности пока еще нет, грубое отрицание феномена тоже невозможно, по крайней мере «до выяснения истины».
В последние десятилетия, когда период отрицания генетики миновал, значительные успехи сделали и советские ученые. Собравшись на первый Всесоюзный
Общий вывод, исходя из вышеизложенного, я сделаю, вероятно, такой. В споре ученых о происхождении преступности для нас с вами, читатель, не так важна суть каждой теории, сколько отводимое ей место. Если мы в принципе будем считать биопсихические процессы главными и определяющими преступное поведение человека, игнорируя при этом социальные условия или отодвигая их на второй план, тогда нам заранее следует отказаться от возможности как-то влиять на преступность, по крайней мере на современном этапе развития науки.
Но если мы, не отрицая связи биопсихической структуры человека, особенно подростка, с возможностью совершения им преступления, будем исходить из того, что основными и определяющими все же являются социальные условия, тогда борьба с причинами преступности не лишается смысла, тогда наше вмешательство возможно уже сегодня.
Мой вывод, таким образом, продиктован скорее тактическими соображениями, нежели научными, и я предпочитаю сказать об этом откровенно. Я не ученый, мой «интерес» сугубо утилитарен, и мне некогда ждать решения столь горячей проблемы от генетиков, которые когда-нибудь обнаружат — а может, и не обнаружат — в своих лабораториях «ген преступности» и найдут возможность — а может, и не найдут — аккуратно вынимать его из новорожденных младенцев, освобождая тем самым человечество от постоянного страха перед насилием. Я верю ученым? Да, верю. Но вынужден исходить из реального положения дел с преступностью и реальных возможностей современной науки.
Наконец, я исхожу еще из того, что, если даже мутация, мускульная сила, «эдипов комплекс» и прочие биопсихические факторы все же сыграли в печальной судьбе моего героя какую-то роль, я не сумел увидеть ее с такой ясностью и отчетливостью, с какой увидел действие внешних причин — действие жестокое, безусловное, но, право же, вполне отвратимое.
Молчать о них?
Тогда незачем было открывать рот.
3. МАЛАХОВЫ
Первые впечатления. Вернувшись из колонии, я прежде всего позвонил Малаховым домой. К телефону подошла бабушка. Я представился и едва успел произнести имя Андрея, как она зарыдала.
На следующее утро, подходя к пятиэтажному зданию, в котором жили Малаховы, я еще издали увидел во дворе машину «скорой помощи». Два санитара вынесли из подъезда седую старую женщину, и я молча проводил ее глазами, не сомневаясь в том, что это и есть Анна Егоровна. Позже врачи сказали, что у нее случился спазм сосудов головного мозга, слава богу, не инфаркт, это был бы второй по счету, и я казнил себя за неосторожный телефонный звонок.
Родителей Андрея и на этот раз не было дома. Я кинулся на завод с единственной целью — сообщить им о случившемся, а если они уже знают, выразить сочувствие и как-то объясниться. Дозваниваясь из проходной по внутреннему телефону до Зинаиды Ильиничны Малаховой, я ощущал себя уже не просто корреспондентом, а, по крайней мере, участником событий, быть может, даже больше, чем мне хотелось бы.
— Нам не о чем с вами разговаривать, — сухо сказала Зинаида Ильинична, как только я назвался, и повесила трубку.
— Послушайте, — начал я, вторично набрав номер, — я вовсе не собираюсь говорить о вашем сыне, а только хочу сообщить, что Анна Егоровна… — Но короткие гудки вновь прервали поток моего красноречия. В третий раз, услышав голос Малаховой, я, кажется, уже кричал: — Анну Егоровну на моих глазах увезла «скорая помощь», а вы!..
— Что я?! — прокричала она в ответ. — Это вы довели ее до такого состояния! Оставьте меня и мою семью в покое! С нас хватит одного горя, вы хотите, чтобы было еще? Встречаться с вами я не намерена! А с Анной Егоровной, даже если ее действительно увезли в больницу, я разберусь без вашей помощи!
Признаться, к такому повороту я не был готов. Отказ от разговора обычно задевает самолюбие журналиста, но на сей раз дело было не в этом. Стоя в проходной, я думал о том, могу ли я позволить себе «не вмешиваться» и «оставить семью в покое», если член этой семьи, да к тому же еще подросток, сидит в колонии за совершение особо опасных преступлений. Стало быть, кто-то из членов семьи, этой первичной социальной ячейки, должен нести ответственность перед обществом за воспитание ребенка. Имею ли я право повернуться сейчас и гордо уйти, не потребовав от матери хотя бы объяснений?
— Вы из газеты? — прервала мои размышления полная женщина с тонкими поджатыми губами. — Что вам угодно?
Глаза у Малаховой были злые и страдальческие. Она не сдерживала слез и не собиралась их скрывать. Я предложил немедленно отправиться в больницу, куда увезли Анну Егоровну, и только затем решить, когда мы будем разговаривать об Андрее, но Зинаида Ильинична наотрез отказалась.
— Нет уж! — произнесла она. — В моем распоряжении ровно пятнадцать минут, у меня квартальный план, а за Анну Егоровну не беспокойтесь, уж это вас совершенно не касается. Кроме того, прошу вас иметь в виду… — И она не просто сказала, а официально заявила, что рассталась с отцом Андрея, но не желает анализировать причины разрыва и просит меня категорически не вмешиваться в ее личную жизнь. Замуж она выходила по любви, Андрей был желанным ребенком, и претензий к мужу у нее никаких нет, — с меня должно быть достаточно и этих сведений. Если угодно, она готова прочитать стихи, в которых выразила свое отношение к бывшему супругу, для большей, так сказать, убедительности.