Кто не верит — пусть проверит
Шрифт:
Я выдам вам секрет: ни в одном из них мы не были, но у нас есть карта Орлицких гор: она прикреплена к дверям уборной — это наблюдательный пункт, — там мы усердно изучаем наш край. Это такая многообещающая карта!
Сюда, в этот уголок чешской земли, я обычно возвращаюсь из далеких путешествий. В наш домик, к своим двум мальчикам. Я не родился здесь и не приписан к местной общине, но нам всем здесь хорошо.
В лесу растут стройные деревья. Растут дружно.
Это край полей и рудников, хижин и домен, городов и деревень, край, оплетенный сетью шоссейных и железных дорог. Чудится, что он весь растет и зреет. Вот солнце раздвинуло тучи и осыпало долину золотой пылью света. Скрипнули оси повозки.
Крестьянин, заслонив рукой глаза, обратился ко мне:
— Благодать! Хорошо у нас, а?
— Знаешь, Мартин Давид, в каждой стране, сколько их есть на свете, может быть, сейчас кто-нибудь тоже прервал работу и подумал, что его родина, с ее лесами, морем и солнцем, — лучшая в мире.
Индеец, прорубающий себе мачете [46] путь сквозь влажные джунгли, полные опасностей, пресмыкающихся, хищников, цветов, криков и таинственной тишины, вдруг останавливается, широко раскинув руки от счастья. Сам не зная почему. Ему хорошо. Ему знаком здесь каждый шелест. Он — дома. Он ускоряет шаг и бежит к селению, где жена печет лепешки и в луже играют его дети.
Или китаец, который плывет по притихшей реке в своем сампане, груженном зелеными бананами или серебряной рыбой. Сампан не отбрасывает тени на мутную воду, ведь солнце в зените. Взглянув вверх по течению на конусы гор и зеленеющий берег, где, словно паучки, до самой отмели расползлись домики, он невольно улыбается. Ничего не говорит, но знает, почему он плывет именно здесь. Знает, почему плавал здесь его прадед и прапрапрадед его прапрадеда. Вот уже пять тысяч лет здесь его дом.
46
Мачете—
— А когда ты был в тех странах, тебе там было плохо?
— Нет. Мне там нравилось. Я старался вжиться в их быт, ощутить тепло и аромат этих стран. Но моя родина иная. Всегда иная. Я люблю весь мир, но это возможно, только если ты где-нибудь по-настоящему дома. Те, у кого нет родины, блуждают по миру без друзей, и им везде плохо. Их все время что-нибудь гонит с места на место. Они не понимают, что это зов родины.
— И у них нигде нет друзей, — как своеобразное эхо, повторил Мартин Давид поразившие его слова.
— Ты бы нашел их. Если бы ты был со мной, ты бы всюду нашел друзей. В России и Америке, во Франции и в Египте, в Индии и Аргентине, в Китае и Испании, потому что везде есть такие же ребята, как ты, не лучше и не хуже тебя. Они везде и всегда во что-нибудь играют, и тебе не трудно было бы включиться в игру. Везде хорошо, Мартин Давид, но в эту тайну проникают не сразу. Только люди, которые живут и работают в своей стране, знают, как у них хорошо.
— Но и у нас бывает тощища.
— Да, если ты поссорился со своим лучшим другом, или тебя отчитают за испачканную черникой скатерть, или разобьешь коленку, потеряешь две кроны, которые скопил на кино, если ты радовался предстоящему купанию, а пошел дождь и ты считаешь, что этого бы не случилось, будь ты в Судане, на Ориноко или в Китае. Но потом тебе необычайно повезет — удастся прыжок в высоту, или поймаешь большую рыбу, чем Лойза, найдешь гриб величиной с мамину шляпу, и тогда тебе покажется, что, несмотря на все неудачи, здесь, пожалуй, не так уж плохо. А спустя много времени, когда ты вспомнишь, как потерял две кроны, приготовленные для кино, как поссорился со своим лучшим другом, как тебе попало за скатерть, как ты разбил коленку и как радовался предстоящему купанию, но начался дождь и лил, лил, лил — это часто бывает в Ржичках, — ты скажешь, что именно потому здесь так хорошо.
Отец и сын умолкли. Наступила тишина.
Тишина, располагающая к окончанию книги.
— Очень трудно написать так, чтобы ты и твои товарищи поверили мне, что везде хорошо. А еще труднее написать так, чтобы вы сами поняли, что дома лучше. Если мне это удалось, то я свою задачу выполнил.
— А если тебе кто-нибудь не поверит?
— Тогда я скажу ему: кто не верит — пусть проверит.