Кто он был?

Куусберг Пауль Аугустович

Капитан Кумаль явно опасался за своих ребят и уже, как видно, жалел, что отпустил их в город. Кумаль хотя и носил капитанские погоны, но и в военной форме оставался штатским человеком. Прикрикнуть на кого-нибудь, скомандовать, наложить взыскание — все это было не в его характере. Он старался на своих подчиненных действовать убеждением. На нарушения дисциплины смотрел сквозь пальцы, но все же умел держать в известных границах свою пеструю компанию. Его подчиненные были в большинстве такие же штатские, по своим довоенным профессиям совершенно чуждые военным порядкам и субординации: музыканты, художники, один театральный режиссер, учившийся в Польше, киномеханики.

Прежде всего они отправились в типографию, где раньше печаталась «Пяэвалехт», а в предвоенном году — «Коммунист». Они проехали через улицу Фалька, по Вокзальному бульвару и улице Нунне к углу Пикк и Ратаскаэву, где помещалась типография. Дверь была открыта,

никаких часовых, хотя Теэяэр утверждал, что они взяли под охрану все основные объекты. Капитан Теэяэр рассказывал и о том, что еще до вступления десанта рабочие встали на защиту своих предприятий от немецких истребительных команд, что благодаря этому гитлеровцы и не смогли взорвать электростанцию. А также фильтры водопровода, «Ильмарине» и некоторые другие заводы. Гитлеровцы заминировали заводские корпуса, саперам пришлось немало потрудиться, чтобы обезвредить взрывные устройства. На Вышгороде тоже обнаружены заряды динамита. Один день промедления — и кто знает, что осталось бы от Таллина, город и так сильно пострадал. Благодаря быстрому, внезапному прибытию десанта планы отступающих оккупантов были перечеркнуты. И благодаря самим рабочим, которые не дали себя запугать, создавали оборонительные отряды, перерезали запальные шнуры к зарядам, убирали взрывчатку, не пускали спецкоманды взрывников на предприятия; немцы спешили спасти свою шкуру, им уже некогда было силой оружия вламываться на заводы. В том, что Теэяэр не болтал зря, Аннес и Кумаль убедились сами, когда по предложению Аннеса побывали на электростанции. Аннес получил здесь хороший материал, рабочие действительно храбро защищали свое предприятие и гасили очаги пожаров, возникших от обстрела с немецких военных кораблей. В первой половине дня, примерно за полчаса до вступления в город передового отряда, гитлеровцы открыли с моря огонь по электростанции. Аннес знал все это, поэтому удивился, что двери большой типографии оказались открытыми для любого постороннего. Аннес решил, что сюда надо сейчас же поставить вооруженную охрану, хотел уже вернуться на Вышгород, но тут обнаружил, что типография вовсе не оставлена без присмотра, что здесь уже идет работа, готовится выпуск газеты. Его организовали военные, коллеги Аннеса из редакции газеты другой дивизии. Они, как выяснилось, прибыли в Таллин вслед за десантной группой и тотчас же по собственной инициативе начали готовить двухполосную газету. Аннес подивился оперативности коллег, он немного знал обоих — один был моложе его, другой старше. Аннес быстро нашел контакт с наборщиками, они брались за дело с не меньшей энергией и воодушевлением, чем фронтовые газетчики. Работники типографии достали ему клише с видами Таллина, от них же он узнал, что и печатники защищали свое предприятие, охраняли вход в типографию и не впустили немецких солдат, которые под командой какого-то мелкого фюрера хотели ворваться, но побоялись пулемета. У типографских рабочих действительно оказался немецкий ручной пулемет, который им оставили эстонцы-легионеры, молодые парни, не имевшие никакого желания защищать «Великую Германию», а тем более умирать за нее. Аннес чувствовал большое удовлетворение: здесь, в типографии, он мог еще раз убедиться, что они, бойцы Красной Армии, — не незваные гости, а долгожданные освободители. Эту риторическую фразу он записал в свой блокнот.

— Я должен был бы сегодня вечером организовать концерт на горке Харью или на площади Свободы, должен был бы приехать со всем оркестром и солистами, а я что сделал?.. Приехал с горсточкой музыкантов, да и эту мысль подал мне начальник политотдела. А теперь и этих людей отпустил. Уж по крайней мере для печатников и для рабочих электростанции мы должны были сыграть. Таллинские рабочие заслуживали бы гала-концерта, — посетовал Кумаль полушутя-полусерьезно, когда они вышли из типографии.

— Не посыпай свою главу пеплом, — попытался его утешить Аннес таким же тоном. — Ни ты, ни я не знали, что нас ждет. Ты дал два концерта, уже это оправдывает твою поездку.

— Посылая нас сюда, Каадик хотел произвести впечатление на Каротамма и Пэрна, — продолжал Кумаль. — Ты же знаешь, наш начальник любит эффекты. Ему хотелось, чтоб высокое начальство заметило нас и моих парней в Таллине, чтоб я доложил — что я тут делаю и кто меня сюда послал. Особенно это, последнее. Ни Пэрна, ни Каротамма мы не встретили. Если Каротамм прибыл, он наверняка придет и на Вышгород. Я спрашивал у Теэяэра, приходил ли он. Пэрн, говорит, был, Вырк отдал ему рапорт на площади перед замком. Насчет Каротамма Теэяэр ничего не знает. Думаю, секретари Центрального Комитета и члены правительства прибудут завтра. Каротамм, наверно, уже здесь, я его знаю.

— Хочешь дождаться членов правительства?

— Нет. Что мне до них. Приказано завтра к полудню вернуться, концерты и в других местах нужны. Интересно, где мы догоним дивизию?

В Рапла, Мярьямаа или еще где? Дивизия движется с такой скоростью, с какой может шагать пехота. Едва ли немцы будут огрызаться. Может, в Палдиски или в Хаапсалу и попытаются показать зубы, а раньше едва ли.

— Слава богу! — с облегчением вздохнул Аннес — Я уж боялся, что ты застрянешь здесь надолго. Мне надо завтра утром вернуться в дивизию. Редакция ждет. Сегодня же ночью напишу свою статью.

— В темноте? — удивился Кумаль.

— Электростанция ведь работает, ты сам видел. И в типографии был свет.

— Весь город света не получит, — сказал Кумаль, — станция еще не работает на полную мощность.

— Тогда надо подняться на рассвете. Или по дороге как-то нацарапать статью. — Аннес не терял оптимизма.

Они посоветовались, что делать дальше. Решили побывать на своих прежних квартирах. Сейчас, когда спешные дела были утрясены, у них оставалось немного свободного времени. Прежде всего поехали на улицу Крейцвальда, где жил Кумаль. Долго стучались в дверь квартиры, раньше принадлежавшей Кумалю. Никто им не открыл. Кумаль вынул из кармана ключ от французского замка, попробовал его сунуть в скважину, — он, оказывается, сохранил ключ от своей квартиры. Ключ не подошел, новый жилец сменил замок. И соседние квартиры остались глухи, хотя они стучались и в другие двери. Перед ними не открылась ни одна дверь.

— Здесь жили людишки побогаче, — произнес Кумаль. — Или боятся открыть, или удрали. Глупо вообще было приезжать сюда. Что мне тут понадобилось? У меня в этой квартире не осталось никого из близких, эвакуировался с женой и дочерью. Что я хотел тут увидеть? Цел ли мой письменный стол и двухспальная кровать? Идиот! У самого сорок лет за плечами, а ума еще не набрался. Сентиментальная девчонка, а не мужик.

— Мне тоже хочется заглянуть на старую квартиру, — заметил Аннес — У меня тоже не осталось здесь никого из семьи. Знакомые, конечно, есть, хорошие знакомые. Даже друзья. Свои люди. Я там и родился. Старая деревянная развалюха, вся улица состояла из таких домишек в один или два этажа. Тесные комнатушки, через стены все слышно, уборная во дворе, в лучшем случае — в коридоре. И все же этот дом для меня многое значит. Не только хибара, где я жил, а вся улица. Сегодня утром, въезжая в город, я почувствовал, что Таллин — частица меня самого. Или, вернее, я — частица Таллина. Но сентиментальной девчонкой себя не считаю.

— Ты надеешься найти своих знакомых, а я не знал в этом доме ни единой души, — сказал Кумаль. — Перебрался сюда только за несколько месяцев до войны. Я тоже родился в Таллине, здесь же учился, окончил коммерческую гимназию, год работал курьером в Кредитном банке, потом подался в Вирумаа, в лес. Мой дядя работал там бракером, я стал служащим лесничества, по-нынешнему — счетоводом. В июле сорокового вызвали в Таллин, назначили на высокую должность. Я в свое время был активистом Рабочего клуба, об этом помнили. Эту квартиру получил только в марте сорок первого. С соседями не успел познакомиться, тут люди не общались между собой так близко, как на окраинах. Мальчишкой я жил в Каламая, на улице Коцебу.

Они не спешили отправляться дальше. Кумаль свернул самокрутку и закурил. Аннесу показалось, что приятель что-то обдумывает.

Вдруг капитан Кумаль расхохотался:

— Идиот, ей-богу, идиот! Мы приехали в крытом грузовике и ворвались в дом. Нас приняли черт знает за кого. Может, за энкавэдэшников. Во всяком случае, за таких людей, которым лучше дверь не открывать.

Капитан Кумаль бросил окурок, придавил его носком сапога, открыл дверцу кабины.

— Поехали, что тут еще пялиться.

Аннес почувствовал, что Кумалю досадно было оказаться перед немым домом и запертыми дверями. Аннес скользнул взглядом по окнам, и ему почудилось, будто в одном из окон кто-то выглядывает из-за занавески.

— Там, кажется, кто-то есть, — показал он на окно, где виднелась человеческая фигура.

— Черт с ними! — Кумаль махнул рукой и уселся в кабину. — Пришел, увидел и… остался в дураках. Хватит!

Аннес понял, как Кумаль разочарован.

Они проехали по Нарвскому шоссе, где на домах виднелись таблички «Adolf Hitler Strasse», к Вируской площади, затем по Пярнускому шоссе и с улицы Тынисмяэ повернули направо. Аннес все время подсказывал, куда ехать, водитель плохо знал город. Чем ближе к родным местам Аннеса, тем больше попадалось развалин. По левой стороне извилистой улицы все дома сгорели, только кое-где торчали остатки труб. По правой стороне никогда не было домов, там тянулся большой запущенный сад, обнесенный высоким забором с толстыми каменными столбами, где росли старые липы и каштаны, кое-где и клены. Здесь все было как раньше, только доски забора обуглились или вовсе сгорели. Улица Пильвитузе, где когда-то жил Аннес, была уже близко, и у него появилось предчувствие, что он увидит только закопченный фундамент да печные трубы.