Кто остался под холмом
Шрифт:
Одноэтажный каменный дом стоял чуть в стороне от главной площади. Небогатый, без лепнины и прочих излишеств, но опрятный, уважающий себя особняк с традициями. Над арочной дверью – выцветшая фанерная вывеска: то ли подлинная, то ли хорошая стилизация. «Фотографiя и художественное ателье».
Им навстречу, приветливо улыбаясь, вышел невысокий подвижный человек с живыми карими глазами и следами от оспы на желтоватой коже. В глубине просматривался задник, расписанный колоннами, а сбоку за пышной складчатой портьерой угадывалось еще одно помещение. Комната выглядела так, словно они провалились в прошлое
– Он мерзавец! – взволнованно сказал Герман. – Ближайший родственник… Тьфу! Я знаю, что по линии жены, можете мне не рассказывать, но хоть капля сочувствия… даже у чужого, случайного, и то…
Он махнул рукой.
– При каких обстоятельствах мальчик попал к вам? – спросил Бабкин.
Илюшин покосился на него и с трудом удержался от смеха.
За портьерой оказался интерьер, сочетавший буржуазную роскошь с простотой сельского клуба. Пол был сколочен из грубых досок, возле окна три ветхих стула привалились друг к другу, как задремавшие в метро старухи. Но вдоль длинной стены бутафорская лестница вела к балкончику с балюстрадой. Под ней фотограф поставил три невообразимо огромных кресла, обитых алым велюром.
Илюшин сразу сдался на милость алого чудовища, провалившись в его пасть. Смириться с неудобным положением легче, если убедить себя, что ты сам его выбрал.
Бабкин был упрямее. Поэтому сейчас он походил на библейского Иону, в последний момент передумавшего сидеть три дня в промозглом сыром ките. А вот кит не передумал. Кресло неумолимо засасывало Бабкина, и Макар старался не смотреть на багровое лицо товарища, торчавшее, как пестик из раффлезии. «Впрочем, у нее, кажется, вовсе нет пестика».
– Четырнадцать! – Герман ссутулился у окна, сунув руки в карманы. – Володьке было четырнадцать, когда убили Полину. Он у меня первые два месяца молчал, а говорить начал, как сейчас помню, на День учителя, когда я взял его на съемку в школе. Я, знаете, не дикарь, я понимал, что нужен психолог, психиатр даже. Но – как? где? Понадеялся, что время лечит. Оказался прав.
– Полина – это его мать?
– Да. Смешно: она моя троюродная тетка, а старше меня всего на шесть лет. Мы играли вместе в детстве. Меня привозили в их дом под Вологдой, а потом я переехал сюда, а она вышла замуж за тульского, что ли, инженера… не помню, кто он был такой. Да что там помнить – такой же подлец, как этот ваш богач, Оводов. Бросил ее, едва узнал о беременности… а они не успели официально расписаться, я, кстати, думаю, что он и не собирался этого делать, просто пользовался тем, что она оплачивает съемную квартиру… В общем, сбежал. Полина родила, воспитывала Володьку одна. Характер у нее крепкий, мужской. Может, поэтому мальчишка вырос такой тихий… Они жили бедно, выживали, а не жили… Что там грабить! Колечко бабушкино? Мамины сережки с поддельным рубином? Она оказалась дома в неурочное время, а они явно не ожидали… Кричать начала, наверное… Обязательно начала! Зная ее… М-да.
Он тяжело вздохнул и притулился на краешке кресла.
– Володя остался один. Подумать только: на дворе двухтысячные, а он даже е-мейлы не умел отправлять. Компьютеров у них не было, в школе тоже… одна видимость этой несчастной информатики. Мальчик написал два бумажных письма. Одно послал мне, другое – Оводову. Телефоны он, бедолага, не смог отыскать в ее контактах, а адреса – вот они, ручкой в блокноте записаны. Я все бросил, метнулся
– Расскажите, как он исчез, – попросил Макар.
– Я вернулся домой…
Из кресла Бабкина раздалось что-то вроде басовитого кряканья.
– Вернулись откуда? – перевел Илюшин.
– Каждый год я навещаю моего старинного друга. Мы вместе учились, а сейчас он живет в Кургане. Наум не совсем здоров… Я закрываю ателье на десять дней, иногда на две недели. Рыбачим или уходим с палаткой на озера. Володя сразу начал помогать мне здесь, – Герман обвел рукой ателье. – Я советовал ему поступать в институт, он отказался. Обучался потихоньку моему ремеслу… У него хорошо получалось развлекать детей: знаете, они ведь частенько начинают капризничать именно тогда, когда семья раз в год пришла в нарядных костюмах, чтобы сделать памятное фото. Володька их гениально успокаивал. Рожи корчил! – Герман улыбнулся. – Я покажу вам несколько портретов, которые получились с его помощью. Все хохочут! Нет этих протокольных рож, мертвых взглядов. Вы не представляете, как меняется мимика человека, когда он оказывается перед камерой.
Герман вдруг что-то сделал со своим лицом – и взглядам сыщиков предстал истукан с острова Пасхи.
– Ого! – сказал Макар.
Фотограф улыбнулся и снова стал самим собой.
– О чем мы говорили?
– Вы уехали к другу…
– К Науму, да. Он как раз в тот год попал в больницу. Когда оглядываешься, всякий раз видишь цепь совпадений; кажется, выдерни одно звено – и все остальное рассыплется, прошлое изменится. Я не мог отделаться от мысли, что если бы Наум не заболел, все обошлось бы. Но на самом деле это самообман. Я вернулся, Володи уже не было.
– Просто исчез? – недоверчиво спросил Макар. – Ни записки, ни звонка?
– Ничего. – Герман посмотрел в окно невидящим взглядом. – Пропали кое-какие вещи, но, понимаете, даже в этом я не уверен. Он время от времени покупал себе что-то новое, мне все это казалось однообразным…
В соседней комнате звякнул колокольчик.
– Извините, я на секунду…
Фотограф скрылся за портьерой.
– Вытащи меня отсюда, – сдавленным голосом потребовал Бабкин.
Илюшин поднял бровь.
– Вытащи, сволочь!
– Я сам, заметь, в плену.
– По сусалам тебе замечу, – пообещал Бабкин.
– А кто советовал тебе остановиться, когда ты разожрался до сотни?
– Это мускулы!
– Пришло их время, – заверил Макар.
Фотограф вернулся, удивленно взглянул на Сергея.
– Вы что, пытаетесь записывать за мной?
– Мы ведь, кажется, договорились… – начал Илюшин.
– Нет-нет, я о другом. Разве вам удобно?
– Не особо, – признал Сергей.
Герман наклонился, протянул ему руку и рывком вытащил Бабкина из кресла.
– Простите, наша мебель… Сам-то я к ней привык. Подарок мецената с… э-э-э… причудливым вкусом.
– Эх, и силища у вас, – оценил Бабкин.
– Эти кресла любят почтенные матроны, – пояснил Герман. – Догадайтесь, сколько мужей из десяти вспоминает о радикулитной спине, когда приходит время выуживать своих супруг? Я годами работаю подъемным краном. И вы, хочу заметить, далеко не самый тяжелый груз.
– Давайте вернемся к Володе, – попросил Макар, с оскорбительной легкостью высвобождаясь из велюровых объятий. – Как вы объяснили себе его исчезновение?