Кто откроет эту дверь?
Шрифт:
… родители разведутся… перелом ноги в 6 лет… школа… университет… менеджер… жена… ребенок… 35 лет… «КамАЗ» выключенные фары…скорая встанет в пробке… всё.
… сине-зеленая колба… хм…малышка доживет до 96 лет… три мужа… какая-та война… проклятье, толком ничего не разобрать… и еще одна… дети… дети…внуки…внуки… всё, больше ничего не вижу.
…жёлто-малиновая… третья скрипка…первая…эмиграция…гранд опера… да ты будешь талантом…а вот пить ты начнешь зря… оно тебя и погубит… впрочем, твоя судьба, малыш, теперь только твоя.
Фиолетово-чёрная, бордовая, серая, всех цветов
…Светло-золотистая.
Долго, минуты две, если не больше, затаив дыхание, я смотрю в золотистую колбу. Боюсь поверить, что это — правда, что после стольких лет я нашел то, что искал…
Лезу в боковой кармашек сумки. Там лежат давным-давно утаенные спрятанные колбы, неиспользованные, ожидающие как раз такого случая. Смотрю на посапывающего малыша, на его большую голову с еще не закрывшимися родничками, малюсенькие пальчики. Прости, малыш… эту колбу ты не получишь. Вот у меня припасена обычная, ничем не примечательная — серая с синим отливом… прости меня…
Убираю в карман над сердцем золотистую колбу и в совершенно растрёпанных чувствах покидаю роддом. Хотя, в самом деле, что я сделал не так? Ведь даже в нашей работе есть место небольшому блату… не правда ли?
Поднимаюсь на пятый этаж панельного дома, прикладываю руки к замку. Он послушно открывается — одна из немногих моих способностей, весьма и весьма полезная. Смотрюсь в зеркало в полутёмной прихожей. Вроде я где-то выше говорил, что у меня нет лица, нет? Так вот — у меня действительно нет лица… белое расплывчатое пятно, обрамленное непослушными кудрями… надо, кстати, будет голову помыть… просто бесформенный овал. Но ведь неважно, кто ты есть, важно то, каким тебя видят люди. Никогда эти слова не приобретали такого полного значения. Главное, что я уже и не помню, как выглядело мое лицо тогда, тридцать лет назад, до встречи с Работодателем. Фотографии, бывшие дома, я сам уничтожил лет двадцать назад в каком то безумном запале. Можно, конечно, поискать, но зачем? По правде сказать, теперь я уже не уверен: было ли у меня когда-нибудь лицо?
Прохожу мимо спящей на диване женщины. Когда-то я любил ее, а может быть, люблю и сейчас. Чьё лицо она видела на мне тогда… неважно…. Я появился на неделю и исчез навсегда. Что она думала, что та Сила, заставляющая людей не узнавать меня, менять мои лица, внушила ей? Не знаю, теперь мне всё равно.
В маленькой комнатке, обняв смешную плюшевую мышь, спит пятилетний мальчик — мой сын. Маленький человек, лишенный моими силами судьбы… человек без судьбы… до этого часа.
Достаю золотистую колбу, еще раз внимательно изучаю её…прекрасно, замечательно. Никаких великих свершений и подвигов, никаких особых талантов, никакой экзистенциальной муки, никакой сильной боли, никаких страшных болячек, никаких крупных проблем… и очень много простого-простого счастья.
Простая чудная хорошая судьба. Я так долго ждал этой колбы, чтобы подарить тебе счастье.
… я ломаю колбу…
Спи спокойно, сладких снов. Все будет хорошо…
…Мы с вами встречались, правда, вы этого не помните, да и не можете помнить.
1-2.05.2009
Тигр и Лев
Где-то на окраине Рима, в самом дальней части старого парка аттракционов стоял покосившийся билетный киоск.
На его крыше сидели Тигр и Лев.
Разумеется, не настоящие — две фанерные фигуры, покрытые потрескавшейся краской.
— Смотри, опять этот мальчик! — сказал Тигр, потягиваясь и стряхивая с себя хлопья тусклого городского снега.
— Мурррр? — ответил Лев. У него были сезонные проблемы с самоидентификацией — каждый Новый Год он начинал считать себя котом.
— Который вчера приходил. И позавчера!
Лев оторвался от созерцания своих фанерных когтей (каждый должен был идеально наточен! — это правило знают все представители рода кошачьих) и медленно повернул голову.
Действительно, в нескольких шагах от входа на карусель стоял мальчик лет семи в розовом, девичьем пуховичке и тяжёлых ботинках из искусственной кожи, купленных явно на вырост.
Дул достаточно промозглый ветер, но это не мешало ему смотреть, не отрывая взгляда, на карусель, которая, как раз пошла на очередной круг. Играла музыка, фигуры и фонари отбрасывали на лицо мальчика тени, делая его ещё более бледным и осунувшимся.
— Денег у него нет, — вздохнул Тигр. — Опять час простоит и уйдёт. — Помолчав, фанерный хищник заметил: — Меня он расстраивает.
Карусель остановилась, побежала вновь. Мальчик стоял, словно ждал чего-то.
Пришли ранние декабрьские сумерки, снова пошёл снег. Мальчик всё стоял, на поношенной шапке с перешитым помпоном вырос маленький сугроб.
Лев и Тигр переглянулись. Лев грустно мяукнул и задумался. Как настоящий кот, он выгнул спину, потянулся, задрал хвост, зевнул — никто, разумеется, этого не заметил.
Всем известно, что фанерные фигуры не умеют двигаться и говорить.
— Прррридумал! — через минуту объявил Лев. — Есть план! Но нужен доброволец.
Тигр выжидающе уставился на него, чуть сощурив глаза и став тем самым совершенно похожим на обыкновенного полосатого кота.
Лев подошёл к краю крыши и рявкнул вниз: — Эй, вы, отходы древесной промышленности, слышите меня?
Ему ответила тишина. Кассирша, одутловатая дама в возрасте, встрепенулась, выглянула в окно, равнодушно окинула взглядом мальчика и вернулась обратно — к маленькому телевизору в углу киоска.
Тигр скептически покосился на Льва.
— Вежливее надо, вежливее!
— Я не собираюсь угождать фантазиям каких-то бумажек.
Тигр подошел к краю, тоже наклонил голову. Могучие звериные лёгкие, спрятанные внутри фанерного тела, наполнились холодным декабрьским воздухом:
— БОЙЦЫ! — рявкнул он.
— На месте! — ответил хор голосов.
С ближайшего дерева в небо поднялось несколько галок. С недовольными криками: «Кар-раул! Кар-тёжники! Кар-рась!» (словарный запас галок хоть и разнообразен, но весьма примитивен) птицы отлетели подальше и, опустившись ветви дуба в отдалении, с интересом принялись наблюдать за представлением.