Кто ответит? Брайтон-бич авеню
Шрифт:
Неизвестные и хитрые механизмы работали здесь на ниве извлечения сверхприбылей, и освоить механизм дано было лишь американцам с их американским языком, воспитанием, образованием и опытом, а Борю угораздило родиться в Воронеже, прожить жизнь в Союзе, а здесь уже доживать, в труде добывая хлеб свой… А так не хотелось, ну не хотелось и — баста!
Не один Боря мучился этаким образом, но единострадальцы своей солидарностью успокоения не приносили.
— Я решал в министерстве вопросы, — ныл на Брайтоне один из них. — Я с премьером за руку… А тут? Таксистом вшивым устроиться не могу!
Этот
И действительно, неплохо устроились многие ветераны. Свои магазины, кафе, рестораны, автомастерские и заправки…
Их мир был миром сытых, иной средой, куда Борю и ему подобных не очень-то и допускали, подобно тому, как в армии не допускают «старички» в свою компанию даже ближайший по сроку призыв, а уж что говорить о среде офицеров и генералов. Впрочем, генералы американской жизни на Брайтоне не появлялись, да и вообще в среде эмигрантов из СССР отсутствовали. Но миллионер на Брайтоне — не редкость, и почему бы миллионером не стать, как справедливо размышлял Боря, расправляя и убирая в бумажник три зеленые десятки, заработанные на переноске тяжестей с первого этажа на второй у соседа-кубинца.
Жил теперь Боря в Бронксе, в приличной его части, но тянулся в далекий Бруклин постоянно — там было общение, соотечественники. Тянулся к уютному Брайтону с его серой дощатой набережной, океаном, овощными лавчонками, грохочущим над домами сабвеем и вывесками на русском языке…
Там, в американском Бронксе, преобладала идеология покорного служения офисам и домашним очагам; здесь, в маленькой Одессе, перенесенной на берег Атлантики, витал дух некоей романтики и мыслили категориями, Америке неизвестными. И звучало над океаном ностальгическое, но и задорное, с порывами ветра из шального динамика:
Здесь нету моря Черного, но есть залив Гудзона, А вместо Дерибасовской по Брайтону пройдем, Здесь в магазинах ты найдешь от водки до лимона, Здесь также нет ОБХСС, но мы переживем… Для жизни одессита все здесь создано природой, Здесь деловому человеку — сказочная даль! Здесь вместо Дюка Ришелье есть статуя Свободы, А вместо красной «Лондонской» здесь есть «Националь»…Никакой сказочной дали в своей судьбе прагматический Борис покуда не разглядел. Такси, мелкая халтура — от переноски тяжелых предметов до бетонирования дорожек на участках с частными домами в Бронксе, репетиторство математики со школьниками из русскоязычных семей — этим и ограничивалось.
Вместе с тем зрели идеи масштабного свойства. К примеру, прилепился ариец Боря к синагоге как общественник. Люди в синагогу ходили разные, в том числе богатые старики и старушки, и Боря пытался втереться в доверие к состоятельным прихожанам в надежде если не на наследство, то уж на полезный контакт.
Словоохотливый и общительный, он вскоре раскланивался
Однако Боря не унывал, синагогу не оставлял, хотя бы потому, что там бесплатно кормили — уже экономия!
Приспособился Боря также к мелкому личному бизнесу, приезжая в гостиницу для вновь прибывших эмигрантов и скупая у них по дешевке золотишко и камушки, не брезговал даже матрешками, имея соответственно с каждой сделки наварец.
Товар сбывался на Брайтоне бухарскому еврею Иосифу, одинаково плохо говорившему и по-английски и по-русски, однако толк в ювелирных изделиях разумевшему.
В основном Иосиф оперировал тремя фразами:
«Ты прав».
«Это не секрет».
«Что я могу сделать»?
Фразы имели универсальное применение в любом диалоге. К примеру, если кто-либо говорил: «Какая, дескать, сегодня замечательная стоит погода, Иосиф», тот выпаливал все три словосочетания, на чем разговор можно было считать исчерпанным.
Боря, обладавший куда более богатым словарным запасом, тихо завидовал своему новому компаньону — темному, как насекомое (определение Бори), однако весьма состоятельному.
— Вот, — говорил Боря, передавая Иосифу очередное колечко, завезенное эмигрантской контрабандой. — Золотишко тут тьфу…
— Это не секрет, — поддакивал Иосиф, рассматривая кольцо и доставая из кассы магазина двадцатку. — Ты прав.
— И это все? — удивлялся Боря.
— Что я могу сделать?! — удивлялся в свою очередь Иосиф, бросая Боре кольцо и демонстрируя презрительной мимикой, что иной цены товар не заслуживает.
— Хорошо, хорошо, — говорил Боря, возвращая Иосифу кольцо и убирая двадцатку в карман. — Согласен. Ты прав.
— Это не секрет, — разводил руками Иосиф.
Доходным делом, как Борис уяснил, была купля-продажа бриллиантов свыше карата, но таковые камни из Страны Советов вывезли ранее, и ныне на рынке они появлялись редко. Вместе с тем несколько таких камушков у Бори имелось, но там — в Союзе, на хранении у Миши Аверина, вместе с некоторым количеством валюты. Существовала и дача в Малаховке, но как одно, так и другое пребывало за тридевять земель, а часовые покинутой родины стояли серьезной преградой на пути реализации данной собственности.
Владелец фирмы из Нью-Джерси, имеющий офис в Москве, Бориной дачей заинтересовался.
— Малаховка! — убеждал его Боря. — Рай! Дом как у Суворова! Стоит как свечка! Пятьдесят тысяч долларов, вот письмо к моему другу Мише, он устроит переоформление! Такой домишко здесь, на Манхэттен-Бич, миллион весит!
Фирмач саркастически улыбался, замечая, что Малаховка и Манхэттен-Бич — очень разные регионы планеты, во-первых; во-вторых, пятьдесят тысяч долларов — это миллион хотя и жалких рублишек, но жить с миллионом в Несессере можно ого-го!