Кто погасил свет?
Шрифт:
Но вот и Леша:
– Я готов.
В руке у него железный стаканчик с ключами. Эти ключи Трушину еще предстоит сдать в охрану, поэтому завод они с Людой покидают поврозь. За проходной Леша снова ее догоняет, и девушка, перевесив сумочку на другое плечо, берет его под руку. Рука у Трушина велика в объеме, мышцы плотные по-мужски, тяжелые и круглые. От него немного пахнет потом, но не противно – так когда-то пахло после работы от Людиного отца.
Эдак под руку они и идут – ни дать ни взять семейная пара. Идут и молчат, словно все между ними уже сказано, словно нет друг к другу никаких вопросов. Однако идиллия эта длится только до улицы Островского. Здесь Люде поворачивать на поселок, а Трушину идти прямо – он со своей мамой живет в
– Ну?..
– Ну… до завтра… Эх, сапог-то я твой в цех не отнес.
– Ничего, – Люда усмехается. – До зимы еще далеко.
На этом они и расстаются.
6
Анна Тимофеевна пьет чай вприкуску. Сахар она колет кухонным ножом прямо у себя в горсти. Мелкие осколки сыплются ей в подол, и тетя Аня собирает их пальцами. Дуська на своих кривых ногах уже прохаживается туда-сюда по кухне. Как всегда к ночи, зрачки у кошки расширены; она то принимается драть когти о бревенчатую стену, то, словно кот, трясет задранным хвостом.
– От приститутка! – лениво удивляется Анна Тимофеевна. – Ить пока не подохнет, все блудить будет… – И, хлебнув из чашки, просит Люду: – Поди, что ль, выпусти ее.
Дуська бежит в сени впереди Люды. Девушка открывает дверь и пинком отправляет кошку в уже довольно загустевшие сумерки.
Сквозняк докатывает до кухни. Анна Тимофеевна поводит плечами:
– Свежо на улице?
Люда кивает.
– И темно уже… – Тетя Аня задумчиво глядит в окно: – Осень скоро… Твой-то, слышь… как он?
– Что как?
– Сапог-то снес в починку?
Легкая тень ложится Люде на лицо:
– Нет, не снес… – Нахмурясь, она начинает прибирать со стола. – Кто его знает, когда он вообще снесется…
Тетя Аня вздыхает и подает ей свою чашку.
7
Ночь. Луна в окне выглядит малость замаранной, будто репа с грядки. Рябой бледный свет ее пал на противоположную стену и тихо сползает на пол по выцветшей старой карте СССР. Правее карты, на плечиках, грустит, как обычно, Людин жакет от брючного костюма. Еще правее оттопырились отставшие обои, и здесь эта стена образует угол с другой – той, что отделяет Людину комнату от комнаты Анны Тимофеевны… Тете Ане выпало в жизни много несчастий, но одним Бог миловал: несмотря на возраст, бессонницей она не страдает. Уже час или больше слышатся из-под настенного коврика ее носовые трели, неутомимые, как скрип сверчка.
А Люда вот не спит… Отчего? Луна тут виновата или томление девичьего естества? Или тревожится мысль в тумане жизненной неопределенности? Трудно сказать… Может быть, оттого ей не спится, что в комнате душновато. Люда выпрастывается из-под одеяла, поворачивается на живот, и, словно дождавшись своего, лунный нескромный блик ласкает ее оголившуюся попку.
Одно можно предположить наверное: мечты, если какие и просятся сейчас в голову, Люда гонит от себя прочь. Она знает: размечтавшись через меру, рискуешь и до утра не заснуть. Нет, думать надо о пустяках… например, о Борьке: спит он сейчас или нет? Или жрет в потемках и злится на мышей, ворующих у него из корыта? А можно попробовать представить себе устройство РЭМа – это тоже хорошее снотворное. За такими размышлениями Люда почувствует наконец знакомое щекотание переносицы и лоб ее приятно отяжелится. Придет пора – и пожалуйста: словно в часах-кукушке, только без боя, во лбу отворится дверца и оттуда птичкой выпорхнет девичья душа и будет гулять до рассвета.
Дуське такие прогулки не снились… Впрочем, она, старая шлындра, поди, не помнит к утру, где и въяве таскалась. А вот Люда свои ночные приключения запоминает хорошо. Однажды ей приснилось, будто она плавает в море – и так быстро плавает, что самой удивительно. Другой был сон, похожий на этот, – что Люда необычайно ловко катается на горных лыжах (которых
Но не только Люда сейчас не спит: слышно, как где-то на участке встретились и плачут две кошки. Они жалуются каждая на какое-то свое горе, однако взаимности, кажется, не находят, оттого к стенаньям их начинает примешиваться злоба. Деревья в саду стоят, безучастные ко всему, подернутые лунным светом, будто голубым газом. Сама луна словно чистится о шершавое ночное небо, она движется вверх, делаясь все меньше, все ярче и все холоднее.
8
В комнате Анны Тимофеевны щелкают на стене старые ходики с гирей в виде еловой шишки. Как домовый жучок, точили они ночное безвременье, и вот их терпеливый труд начинает приносить плоды. Уже можно разглядеть, как помахивают часы бронзовой плошкой маятника, разгоняя слабеющие сумерки. Уже проступили подробности циферблата: оранжевый нарисованный петух и пара стрелок, по взаимному расположению которых видно, что ходики, хотя шагали всю ночь вслепую, успели к рассвету вовремя.
Анна Тимофеевна спит еще, однако храпеть перестала. Где-то в ее организме есть собственный часовой механизмик, и он уже начал обратный отсчет.
Новый день наступает… или, лучше сказать, занимает оставленную территорию. И даже не новый день – просто следующий. Скоро Анна Тимофеевна шумно задышит и проснется. Первый осмысленный взгляд ее будет направлен в окошко: как там погода? Затем, после некоторой борьбы с силой собственной тяжести, женщина поднимется с кровати и прошаркает на кухню. Умывшись там под единственным в доме водопроводным краном, тетя Аня, чтобы окончательно прийти в чувство, громко отшлепает себя по щекам. Потом она оденется, выйдет в сени, вставит ноги в холодные калоши и… Ну и дальше все как обычно.
А Люде даже нравится, что наступивший день похож на вчерашний: не надо ломать голову, во что одеться. Она, кстати сказать, не имеет ни желания, ни средств, чтобы менять туалеты ежедневно. Да и что она – артистка или какая-нибудь секретарша из заводоуправления? Нет уж, Люда не из тех, кто меняет каждый день наряды и каждый вечер кавалеров; ей, чтобы почувствовать, что жизнь продолжается, достаточно с утра надеть свежую блузку.
Девушка выходит на кухню, а там ее приветствует Дуська. Кошка ржаво поверх мурлыканья мяучит и топчется ей по ногам. Над столом шепчет радио, словно телефонная трубка. Люда прибавляет громкость – ежеутренняя веселая передача называется «Опять двадцать пять». Опять на завтрак яйцо в мешочек, опять после завтрака макияж и привычные сборы. Опять прощание с тети-Аниным задом… Опять – в несчетный раз – ступит Люда в людскую реку; мелькнет в толпе ее бежевый костюмчик, и уже глазу не отыскать.
9
Трушинской маме, по-видимому, совершенно безразлично, в чем ее сын ходит на работу. Сегодня Леша явился в ярко-голубой рубашке, не идущей ни к галстуку, ни к его коричневому пиджаку. Кто бы ни зашел на РЭМ, каждый сперва взглянет на Лешину рубашку, а потом уже сообщит, зачем пожаловал, – просто так или по делу. Те, что по делу, – это в основном «клиенты» с рулонами чертежей. Им главное – не дать Люде заскучать без работы. Те же, которые заглянули «просто так», оседают за столом у Трушина. Все они – знакомцы или полузнакомцы, потому что незнакомцев в инженерном корпусе у Леши нет. Лаская взорами трушинский железный шкаф, посетители заводят светские беседы о том о сем, о футболе, стараясь воздерживаться от выражений, неуместных в присутствии женщины. При всем разнообразии заходных тем разговоры эти кончаются одной и той же просьбой и… одним и тем же хладнокровным отказом.