Кто правит бал
Шрифт:
— Зачем ты, Рогозин, нас недооцениваешь? Мы что, устроили облаву по всей Москве, ловили каждого встречного поперечного и у каждого спрашивали: скажи, дорогой друг, кто такой Мефистофель? Слышал ты про такую облаву?
— Не помню. — Гвоздь открыто смотрел в глаза Грязнова, откровенно демонстрируя, что в гробу он его видел со всеми вопросами.
— И не можешь помнить, потому что не было ее. Мы конкретно к тебе шли, конкретно тебя и хотели спросить. Как думаешь, почему?
— Не знаю.
— Да что ты заладил: не помню, не знаю! Стар ты уже в несознанку играть.
—
Турецкому показалось, что Гвоздь даже веселится, издевается и получает от этого полное моральное удовлетворение.
Собственно, Грязнов и не ожидал, что Рогозин так вот просто расколется и сдаст Мефистофеля просто по старой дружбе. Скорее, наоборот, именно по старой дружбе он будет доводить его, Грязнова, до белого каления и станет либо тянуть волыну, либо симулировать атеросклероз в критической стадии.
— Ладно, давай по-другому. То, что ты организовал перевозку денег на самолетах «Глобуса», мы знаем. То, что деньги это не твои были, — тоже знаем. Кишка у тебя тонка со всеми твоими стриптизами миллиард баксов собрать. А самолет-то упал, и денежки теперь в полиции под большим амбарным замком хранятся. А кому-то это наверняка не понравилось. — Грязнов сделал паузу, оценивая, какое впечатление произвела на Гвоздя его речь. Пока никакого — Гвоздь нагло ухмылялся, понимая, что доказать его личное участие в этом деле будет весьма проблематично. Но Грязнов и не собирался ничего доказывать. — Теперь мы делаем вот что: тискаем во все газеты и на телевидении, что арестован, мол, известный уголовный «авторитет» Рогозин, который под грузом улик, против него собранных, согласился чистосердечно во всем признаться и назвать всех своих сообщников и заказчиков. А еще пускаем слушок, что Гвоздь хотел кинуть своих хозяев и, если бы не трагическая случайность (полицейские не вовремя подоспели), кинул бы.
— Да кто вам поверит? — возразил Гвоздь, но как-то не очень уверенно.
Грязнов продолжал давить:
— А нам и не нужно, чтобы верили. Мы информацию пробросим и будем ждать. Рот тебе заткнуть они захотят обязательно, не могут не захотеть. Даже если знают тебя как облупленного и уверены в тебе на все сто. Мало ли чем мы тебя достали, а мертвый ты точно уж никому ничего не скажешь. Так что, — потер руки Грязнов, — сажаем мы тебя в Лефортово или вообще выпускаем под подписку о невыезде и ждем, когда тебя придут убивать. Потом следим за убийцами и, глядишь, выходим если не на самого Мефистофеля, то на его связи. А там клубочек потихоньку разматывается, и он уже у нас в каталажке. Только путь этот тернист и кое для кого вообще может оказаться последним. Хотя я тебе клятвенно обещаю, что на твоих похоронах поприсутствую и даже цветы принесу. Гвоздики. Желтые. Ты любишь желтые гвоздики?
Гвоздь молчал, раздумывая. Наглости у него явно поубавилось.
— Гвоздики, говорю, любишь?!
— Нет.
— Ладно, тогда ромашки полевые, согласен? Представь, гроб черного дерева с золочеными ручками… мавзолей, как у Тамерлана, с почетным караулом и надписью «Дорогому Гвоздю от почитателей и соратников»… Только лажа это все, похоронят
— Отстань, начальник, не трави душу. В камеру хочу, голова у меня болит. И адвоката хочу.
— Насчет адвоката это ты зря. Он же у тебя наверняка давно Мефистофелем перекупленный. Он тебя еще быстрее нас сдаст. И в камеру я тебя тоже пока не пущу, а то прибьют тебя прямо сегодня и не получится у меня насладиться последним с тобой разговором. Ты, кстати, почему убегал?
— Инстинкт, — буркнул Гвоздь.
— Надо же, какие ты слова знаешь! Что, от каждого постового шарахаешься на улице? — насмешливо поинтересовался Грязнов. — Или это только на меня у тебя такая реакция?
— Отстань, начальник. Все одно умирать, а сукой не буду.
— Ты неверно реагируешь. Во-первых, Мефистофель этот, как я понимаю, не кореш твой блатной и на него ваши общаковские законы не распространяются. А во-вторых, не обидно тебе, что дружок твой Халилов тебя сдал, ты страдать будешь, а он, как прежде, жизни радоваться.
— Сука!
— Кто сука? Курить хочешь?
— Здоровье берегу.
— Здоровье, Гвоздь, тебе теперь ни к чему. Тебе бы жизнь поберечь.
— А на хрена мне жизнь без здоровья? Вы мне жизнь все равно не сохраните. Поматросите и бросите.
— А вот это ты зря, договоримся.
— Только не надо мне грузить. Знаем мы ваши обещания. От него никуда не спрячешься, этот везде достанет.
— От кого? От Мефистофеля?
— Угу.
— То есть ты его все-таки знаешь?
— Нет.
— Опять двадцать пять! Слушай: ты нам его называешь, никто, кроме меня и вот его, — Грязнов кивнул на Турецкого, — ничего не узнает. Могила. Меня ты знаешь, а его — я знаю, он не продается. Мы берем твоего Мефистофеля и сажаем его на долгие годы вплоть до высшей меры. Причем на тебя никаких даже намеков: Халилов проболтался, мы помудрили, сам Мефистофель где-то прокололся, и тебе в этой цепочке места нет. Веришь?
— Ладно, предположим, дам я вам наводку на Мефистофеля, только как вы это на Халилова вешать будете? У Халилова с ним вообще никаких контактов не было. А кого, кроме меня, в ментовку тягали? Никого. Значит, тут всей вашей логике конец: только я и есть сука.
— Да что ты причитаешь, как баба в токсикозе! Когда мы его возьмем, ему уже не до тебя будет. Он о своем здоровье беспокоиться начнет. Только, чтобы все у нас вышло гладко, рассказывать тебе придется подробно, с мельчайшими деталями и, главное, все, что знаешь.
— Не знаю я его!
Грязнов сделал вид, что сдался и этот разговор его окончательно утомил. Он достал сигареты, угостил Турецкого, закурил сам и потянулся к кнопке на столе, чтобы вызвать конвоира.
— Ну, шагай в камеру. Прессу тебе доставлять будем оперативно, своевременно. Почитаешь, порадуешься…
Теперь Гвоздь по-настоящему испугался:
— Ты… не понял, начальник. Я ведь в натуре его не знаю.
Грязнов с явной неохотой снял палец с кнопки, как бы демонстрируя, что дает задержанному последний шанс.