Кто придет меня убить?
Шрифт:
– Я в прекрасном настроении.
– Тогда я, наверное, что-то не так сказал.
– Нет, все в порядке.
– Тогда в чем дело?
– Не знаю… – Она снова закурила, посмотрела на свои руки. Они слегка дрожали. – Просто мне не нравится, когда ты изображаешь вечную любовь, понимание и всякое такое. Ведь хорошо знаешь, что в конце концов мы расстанемся, зачем же придумывать?
– Ты не романтична…
– Нет! – отрезала она. – И никогда не была романтична! И никогда не буду!
– Я тебя прошу, не надо портить вечер… Я с таким трудом солгал Ирен.
– Кстати, что ты ей сказал?
– Соврал,
– Она еще верит таким выдумкам? – сощурилась Олеся. – Золотая у тебя жена!
– Какая? Ах нет… Наверное, она и не верит, но поймать меня на лжи не может. Да и зачем это делать? Если бы она хотела развестись, наняла бы частного детектива, он бы проследил за мной… Но ведь Ирен никогда не согласится на развод.
Шампанское было выпито, устрицы уничтожены, от салата осталось несколько маленьких листиков. Олеся вздохнула, решительно встала, сбросила на пол полотенце. Борис следил за ней собачьими грустными глазами.
– Ты прав, не будем портить вечер, – сказала она. – Пока не поздно, помиримся?
– Никогда не поздно… – Он встал, подошел, нерешительно обнял ее за талию. Руки у него были холодные, безжизненные.
– Олеся… Если бы я мог что-то для тебя сделать…
– Ничего не нужно… – прошептала она в ответ. – Пойдем в спальню.
Она легла рядом с ним, прикрыла глаза, чуть-чуть пошевелила рукой. Он на карачках подполз к ее распластанному телу, прижался, прошептал:
– Будь ласковой, прошу тебя… Мне это так нужно…
– Да, – ответила она. – Буду такой, как ты хочешь. Давай быстрей.
Но быстрей не получалось, его посеревшее лицо выдавало болезненное состояние, руки по-прежнему были ледяными, сердце билось неровно, трудно. Олеся едва не выла от нетерпения, Борис казался ей противным, как никогда раньше. Он целовал ее, а она думала о другом. Покорно повернулась, как он просил, покорно обмякла под его тяжестью… Сжала зубы.
Вдруг он застонал, резко откинулся назад, упал на бок, поджал под себя ноги. Олеся злобно приподнялась на локте:
– Ну, в чем дело?
– Подожди… – Он ерзал по простыням, сбивая их в кучу. – Мне что-то нехорошо… Пройдет…
Она села, пристально посмотрела на него. Он лежал на спине, закрыв глаза, тяжело дышал, его поросшая черным волосом грудь колыхалась в такт дыханию…
Она взяла в руки подушку, помяла ее, прижала к своей груди, задумчиво глядя на это ненавистное лицо.
Торопиться не следовало, да она и не торопилась. Он сейчас боролся с другой болью, менее опасной, и скоро ему предстояло побороться еще с одной…
– Прости меня… – зашептал он, приоткрыв глаза. –Не ожидал… Знаешь… Надо бы вызвать врача.
– А я куда денусь? – спросила она. – Скажут потом, что тебя прихватило в постели со шлюхой.
– Нет, ты уйдешь… Вызови врача…
«Будь ты проклят! – выругалась она про себя. – Вот выбрал момент!» Все шло совсем не так, как она рассчитывала. Она уже выбрала способ убийства – пробьет ему голову прекрасно подходящей для этого штучкой – мраморной статуэткой, которая стояла рядом с кроватью, на столике, с левой стороны… Статуэтка была уродливая и дорогая и приходилась Олесе как раз по руке – она уже успела ее опробовать. Пробьет ему голову, когда он будет валяться, подыхая от
– Позвони Годэну… Позвони, пожалуйста!
– Кто такой Годэн? – яростно спросила она.
– Мой врач… Он свой человек, он не скажет Ирен…
Позвони ему и уходи…
Он в этот миг начисто забыл, что Олеся совсем не говорит по-французски, а значит, не сможет объясниться с врачом. Борис продиктовал ей телефон два раза, а потом упорно повторил:
– Позвони! Скорее!
Она вышла из спальни, постояла в коридоре, потом прошла в столовую, подняла трубку… И положила ее.
В голову ей "пришла странная мысль. Олеся еще раз обдумала рождающийся тут же план, посидела на диване, допила шампанское из своего бокала и вернулась в спальню. Борис выглядел совсем худо – под глазами набрякли черные мешки, дыхание стало слабым и сиплым.
– Все в порядке, – сказала она, забираясь к нему в постель. – Я вызвала врача.
– Спасибо… – просвистел он. – И… Уходи…
– Нет, я подожду врача, – ответила она. – Мне страшно оставлять тебя одного.
– Мне тоже страшно… Но тебе надо уходить. Годэн, он славный человек, но… Мне не хочется, чтобы он знал про тебя.
– Ничего, будет хуже, если ты останешься в одиночестве, – пожала она плечами. – Меня не интересует моя репутация. А твоя… Он ведь не скажет твоей жене, верно? Значит, все в порядке. Я остаюсь.
– Спасибо… – Он сморгнул, его глаза наполнились слезами. – Как больно… Мне никогда так плохо не было. Мне даже кажется…
– Ничего, ничего… – ворковала она, поднимая подушку и придвигаясь к нему поближе. – Это все пройдет, сейчас приедет врач…
– Ты… Святая…
Больше он ничего не успел сказать: Олеся набросилась на него, накрыла его лицо подушкой, прижала ее, потом поняла, что не удержит – он внезапно стал отбиваться, сильно, резко, совсем не как больной, быстро перевернулась, села на подушку. Ей было до тошноты противно ощущать его лицо под собой, но надо было вытерпеть это. Его ноги конвульсивно сгибались, руки хватали пустоту, скрюченные толстые пальцы походили на когти старой птицы… «Еще немного, – уговаривала себя и его Олеся, ерзая по подушке задом, прижимая ее плотнее. – Еще совсем немного! Еще чуть-чуть!»
Теперь он только дрожал, ноги еле дергались, одна рука разжалась, другая шарила по простыне. Все медленней, медленней… Как будто искала потерянную вещь, зажигалку, например, пуговицу, девушку… Наконец он затих.
Олеся посидела еще немного, боясь даже приподняться. Вдруг он притворился? Но Борис был неподвижен, совершенно неподвижен, и вдруг показался ей огромным… Она сползла с подушки, осторожно отняла ее от лица… Страшное синюшное лицо, искаженное гримасой удушья. Подушка была прокушена, на наволочке остались следы его зубов. Олеся быстро сняла наволочку, затолкала ее под кровать, нашла в бельевом шкафу другую, поменяла… Старую, прокушенную, извлекла – нельзя было оставлять ее так, но мысли путались, руки тряслись, в глазах было темно.