Кто следующий? Девятая директива
Шрифт:
Лайм молча смотрел на него, напоминая игрока, перешедшего в глухую защиту. Саттертвайт продолжал:
— Я пока не буду сообщать об этом прессе. Вам понадобится свобода рук. Что вам нужно?
Длинный неровный вздох, за которым последовала капитуляция:
— Дайте мне Шеда Хилла из моего офиса — он еще совсем зеленый, но он делает то, что ему говорят.
— Ладно, что еще?
— Карт-бланш.
— Это само собой разумеется.
Лайм прошел вперед мимо Саттертвайта, но тот остановил его:
— Ваша версия.
— Я сказал вам — в ней слишком много «если».
— Но я был прав: она существует?
— Я уже сказал вам — да.
— Значит, в конце концов я не
Слабая улыбка не нашла у Лайма подобного же ответа. Саттертвайт угрем проскользнул мимо него в дверь, затем вышел Лайм, обернувшись и с интересом посмотрев на эту комнату — место сурового испытания, но она имела достаточно обычный вид, чтобы поверить в это. Дверь захлопнулась. «Вход воспрещен».
Саттертвайт направился в сторону штаба. Когда он дошел до него, остановился и бросил через плечо:
— Удачной охоты — мне кажется, я должен сказать что-то в этом роде. — Мрачная сдержанная улыбка была словно приклеенная. — Достань сукиного сына живьем, Дэвид.
Сделав реплику «под занавес», Саттертвайт исчез в комнате штаба. Чувствуя презрение к этому человеку за его дешевую театральность, Лайм какое-то мгновение стоял, уставившись горящим взглядом в закрытую дверь, потом поплелся к выходу, наклонив голову и зажигая сигарету.
СРЕДА, 12 ЯНВАРЯ
22:40, континентальное европейское время.
Воспитание Марио внушило ему ненависть к вонючим моторным катерам. Он изучал морское искусство летом на борту кеча Мезетти — небольшого двухмачтового судна, грациозного, как чемпион скоростной регаты. Он совершенно не разбирался в двигателе — это было заботой Алвина, — но он стоял у руля, и на нем лежала ответственность за выбор курса по судовому компасу и морским картам. Тридцатидевятифутовое судно было построена в Америке и оснащено одним дизельным двигателем. Ему было не меньше двадцати пяти лет, хотя дизель, вероятно французского производства, казался новее. Это был грубый деревянный корабль, построенный с экономичностью, присущей верфи «Мэтьюз»: с каютами на носу и корме нижней палубы и крошечной палубой для ловли рыбы между транцем и трапом у задней каюты. Потолок рубки был слишком низок для человека ростом в шесть футов. Марио был достаточно приземист, чтобы не испытывать неудобства, а вот Алвину и Стурке приходилось нагибаться, когда они входили внутрь.
Здесь вовсе отсутствовал штурманский стол: карта, изображающая западное Средиземноморье, была растянута по деревянной перегородке к нактоузу, [15] где Марио мог сверяться с ней, держа одну руку на штурвале. С помощью компаса и карты он рассчитывал курс от одного маяка к другому. За час до заката на море поднялись четырехметровые волны, и за несколько последующих часов оно не стало спокойнее. Толстый, с округлым дном корпус судна затруднял ход, и Марио был вынужден через каждые пять минут менять галс против моря, несущего их на четверть румба правее курса — на юго-запад к Кабо-де-Гато, а затем на запад вокруг мыса по направлению к Альмерии. Шторм загонял их в пролив, прижимая к берегу. Суровая ночь для морских прогулок — очень немногие суда отважились выйти в море. Были видны только огни буйков.
15
Нактоуз — деревянная полая тумба, на «которой устанавливается судовой магнитный компас.
Самым плохим моряком оказался Сезар, и Марио чувствовал себя отчасти отомщенным этим фактом: он
Марио знал, что остальные не особенно уважали его, потому что он не был отчаянно ловким и его маоизм был скорее доктринерским, чем практическим. Никто из них не любил его, особенно Стурка, но это не имело значения. Марио был полезен, это оказалось важным — быть полезным. Он мог предоставить им не только деньги — например, сейчас им потребовалось его умение управлять судном. Невежественный моряк уже десять раз успел бы потопить его или выбросить на прибрежные рифы.
Освобождение человечества — вот что имело значение, и если ты хоть как-то способствовал этому, независимо от того, каким малым был твой вклад, твое существование было оправдано. Одно крошечное звено в бесконечном сражении, которое разрушит стены Америки. Одно усилие, чтобы уничтожить грабителей-магнатов, чей институт насилия увековечил власть меньшинства.
Он увидел маяк по правому борту и определил интервалы между его вспышками. «Право руля», — громко сказал он, удовлетворенный тем, как ведет лодку. Он оценивающе посмотрел на море и нашел его достаточно спокойным, чтобы накинуть на штурвал удерживающую петлю; закрепив руль, он надел маску Святого Духа, спустился по пяти ступенькам трапа к двери носовой каюты и постучал костяшками пальцев.
Стурка толчком открыл узкую дверь, наклонив худое лицо под низким потолком каюты. Свет был тусклым, где-то сзади Стурки горела единственная маломощная лампочка.
Марио сообщил:
— Альмерия.
Стурка посмотрел на часы.
— Мы опаздываем.
— При такой погоде невозможно выдержать расписание.
— Мы хотели попасть в Малагу до рассвета.
— Ничего не получится. До нее еще сотня миль.
Стурка остался невозмутимым.
— Тогда хватит тянуть время.
За Стуркой он мельком увидел Алвина — нового Алвина, в пышном парике, с животом и округленными прокладками щеками; грим ничего не оставил от прежнего Алвина, челюсти непрерывно жевали резинку, которую он никогда раньше не брал в рот. Фэрли не смог бы узнать никого из них. Стурка говорил, что это мера предосторожности — на тот случай, если Фэрли удастся освободиться? — хотя, возможно, Стурка действительно собирался его отпустить, и Марио была ненавистна сама эта мысль.
Стурка замотался в бурнус, почти полностью скрывший его лицо. Позади него, сжимая край подпрыгивающей койки, сидел Фэрли. Он был бледен и выглядел испуганным, это доставило Марио жестокую радость.
Вспотев под глупой маской, Марио поднялся в рубку и сбросил ее; освободил штурвал и повернул его на несколько румбов к гавани. Легкое изменение курса усилило бортовую качку под ногами, и он вцепился в красные толстые спицы трехфутового колеса из орехового дерева.
За левым бортом проплыл красный бакен, и в рубку, разматывая балахон и свою арабскую повязку на голове, вошел Стурка. Он остался в джинсах и рубашке с коротким рукавом, сел на брезентовый стул за дорожным сундуком и потребовал: