Кто спасет заложницу?
Шрифт:
Бывшие десантники задумчиво молчали.
– Мужики, будьте людьми!
– А ты сам-то человек? – спросил Юрий Афанасьевич. – Непохоже что-то.
– Ладно, так и быть… Я вам сдам всю шарагу… Хотите?
– Да нам-то она зачем, твоя шарага. Кабы ты ее милиции сдал, совсем бы другой разговор пошел.
– Милиции я не могу…
– Почему это?
– Сами, что ль, не понимаете? Погиб я тогда… Достанут меня где угодно, хоть в монастыре, хоть на зоне… Менты сами насквозь гнилые, даже если я к честному попаду, все равно информация просочится, и тогда мне кранты…
А
– Слушай, Федя, а что если… – почесал в затылке Андрей Иванович. Ему вдруг вспомнился один американский фильм, где была похожая ситуация. – Ты, Федя, грамотный?
– Это как? – не понял тот.
– Ну, читать-писать умеешь?
– Обижаешь, бугор! Я десять классов кончил.
– Вот и славненько. Садись и пиши. Юрик, у тебя ручка есть?
– Ручка есть, а вот бумаги нет.
– Мужики, а что писать-то?
– Признания предсмертные.
– Эх, мужики, я же вас по-людски просил…
– Да не трясись ты, не тронем мы тебя. Просто ты напишешь как бы предсмертное письмо.
Как бы, понимаешь? А потом проваливай. Но это письмо будет для нас какой-то гарантией, что ты не всплывешь на поверхность, понял?
– Да! И вы меня отпустите?
– Конечно, на кой ты нам сдался? Юрик, поищи бумагу.
– Мужики, бумаги нормальной тут нет, но есть магнитофончик, может, я наговорю, а?
– Годится!
И через минуту Федюня уже говорил в микрофон:
– Я, Кожухов Федор Борисович, ухожу из жизни, поскольку жить так сил моих больше нету…
Надо заметить, что рассказ его был вполне искренним.
– Андрей, – тихонько позвал Юрий Афанасьевич, не сводя бдительного взгляда с Фединого затылка, – а что со вторым делать будем? Он же нам всю малину испортить может.
– Черт, я про него и забыл… Последи за этим, а я погляжу, как там Валерыч.
Он вышел на крыльцо.
– Папа! – кинулся к нему Гошка. – Что там такое?
– Там все нормально, а вот что со вторым нашим подопечным?
– Его Карен сторожит!
– А где же ваша докторша?
– Вон там на лавочке…
Действительно, возле дома стояла лавочка на которой, сгорбившись, сидела Елизавета Марковна. Андрей Иванович быстро подошел к ней.
– Вам нехорошо? – спросил он тихо.
Она подняла на него глаза.
– Спасибо вам.
– Не за что.
– Не скромничайте! Спасибо вам за сына… теперь я понимаю, почему он такой… Вы хорошо его воспитали.
Если бы сейчас было не так темно, она бы увидела, что Андрей Иванович буквально вспыхнул от смущения.
– Увы, моей заслуги тут нет. Я не воспитывал его… Я его, можно сказать, бросил…
– Значит, это гены! – решительно проговорила Елизавета Марковна. – Но как бы там ни было, у вас прекрасный сын. А у вашего сына прекрасные друзья. Ими можно и нужно гордиться.
– Спасибо на добром слове. Подождите еще немного, и мы уйдем отсюда…
– А что будет с этим людьми?
– Я вам потом расскажу. Простите.
И он направился к Карену.
– Что
– По-моему, он спятил, – шепнул Карен.
Действительно, Валерыч производил более чем странное впечатление. Он сидел, привалившись к дереву, руки у него были связаны, голова как-то странно болталась, и он все время что-то бормотал.
– Как дела? – спросил Андрей Иванович.
Валерыч встрепенулся и хриплым шепотом произнес что-то абсолютно невнятное.
– Он все про какой-то лес талдычит, – объяснил невесть откуда взявшийся Леха.
– Да не про какой-то, а про Бирнамский, – усмехнулся Зорик. – То ли придуривается, то ли испугался, как Макбет…
– Валерыч, ты что? Симулируешь сумасшествие? – наклонился к нему Андрей Иванович.
– Бирнамский лес пошел на Дунсинан! На Дунсинан, говорю!
– Да хватит прикидываться! Вставай, пойдем поговорим!
Андрей Иванович хотел было помочь ему подняться, но Валерыч вдруг гордо вскинул голову и с завыванием произнес:
Нет, я не сдамся,Не стану прах лобзать у ног Малькольма.Чтоб чернь меня с проклятьями травила!Хотя Бирнам пошел на Дунсинан,Хоть ты, мой враг, не женщиной рожден,До смерти я свой бранный щит не брошу. [1]1
В. Шекспир. «Макбет». Перевод Ю.Корнеева.
– Чего это он? – ошалело спросил Леха.
– Это из «Макбета», – объяснил Зорик. – Шекспир.
– Во дает!
– Да, интересные тут у вас преступники пошли, – покачал головой Андрей Иванович. – Я за границей совсем от жизни отстал. – Ну все, вставай!
Одним рывком он поднял Валерыча на ноги.
Тот посмотрел ему в глаза и снова завел:
Давно я незнаком со вкусом страха,А ведь, бывало, чувства леденилМне крик в ночи, и при рассказе страшномВставали волосы и у меня.Но ужасами я уж так пресыщен,Что о злодействе думать приучилсяБез содроганья.– Андрей Иванович, по-моему, он не притворяется, – подал голос Карен.
– Ну не знаю…
– А что с тем?
– С тем, кажется, порядок. Он сейчас пишет на магнитофон свои показания…
– А потом что?
– Потом? Я тебе позже объясню, идет?
Андрей Иванович вернулся в дом.
– Ну что? – спросил Юрий Афанасьевич.
Федюня продолжал что-то говорить в микрофон.
– Не пойму, вроде он психом прикидывается…
Внезапно Федя обернулся:
– Вы про Валерыча? Так он псих и есть. Небось Шекспира наизусть шпарит?