Кто-то просит прощения
Шрифт:
– Почему не рассказывал? – поинтересовался Бочка. – Каин запретил?
– Нет, он об этом вообще больше не говорил. – Шумахер расплатился, оставив щедрые чаевые, и извиняющимся тоном закончил: – Я думал, он и тебе покажет.
– Город с высоты?
– Ага.
Но не показал. Почти год прошёл, а так и не показал.
Почему?
Они помолчали, а затем Бочка спросил:
– Зачем ты мне об этом рассказал?
– Затем, что ты – мой друг, – медленно ответил Шумахер, вновь переводя взгляд на улицу. – И только ты имеешь право знать, что тогда, будучи с Каином на кладбище, я дико, неимоверно сильно перепугался.
И
А значит, ни за что не отступит.
Вода была холодной, невыносимо холодной, но на удивление приятной. От её холода не дрожало тело и не сводило ноги. Не появлялось желания выбежать на берег и сильно, до красноты, растереться полотенцем. Или принять грамм сто согревающего. Её холод не превращался в тепло, как это бывает с замерзающими, не убаюкивал подло, чтобы убить, а продолжал леденить, показывая своё истинное лицо. Тёмная в ночи вода не лгала, оставаясь такой, какая есть, а холод вымораживал то, что ей не нравилось – черноту. Потому что сейчас, в ночи, вода хоть и казалась тёмной, но оставалась прозрачной и пронзительно чистой.
Чистой и очень спокойной.
И стоящая в воде Криденс была очень спокойной.
Девушка по пояс зашла в Байкал, чуть развела руки, поглаживая ладонями холодную воду, а затем выпрямилась и замерла, зачарованная уходящей в небытие сибирской ночи лунной дорожкой. И стоящий на берегу Феликс знал, что не должен, что не имеет права нарушать идиллию её омовения в холоде воды и холоде света. Он мог лишь любоваться красотой своей женщины и ждать. И чувствовать холод истинно чистой воды, но не так, как ощущала его Кри.
Его холод мог убить.
Они стояли совсем рядом, но в разных водах.
Он слышал её дыхание.
Она – биение его сердца.
Он знал, что если останется в своей воде – холод его не убьёт. А перейти в другую воду он не мог.
Она знала, что её холод не спасёт. Ни в её воде, ни в другой.
И они оба знали, что невыносимый холод пронзительно чистой воды подарил им несколько минут. В которые они будут чувствовать друг друга. Стоя в разных водах.
– Спасибо, что взял меня с собой, – тихо сказала Криденс, прижимаясь к Феликсу.
Она стояла на самой линии воды, и он – на самой линии воды. Обнимая Кри обеими руками.
– Здесь удивительно хорошо, Лекс, ты подарил мне капельку счастья. Снова.
Он приготовил миллиарды слов для неё, но все они были произнесены его руками. Его слезами. Его болью… которую очень мягко убивал холод прозрачной воды.
Ведь холод у них был разным.
Теперь.
Теперь… они по разные стороны воды.
– Если ты хочешь остаться со мной, ты должен меня отпустить.
Он вздрогнул, на мгновение боль его души победила холод, чуть не заставила сказать то, что нельзя, но лунная дорожка добралась до линии вод и всё вокруг заблестело ослепительными искрами. И рассыпалось на них, когда искры стали брызгами чистейшей воды.
Всё вокруг исчезло в них.
Потому что минуты истекли.
Феликс открыл глаза, полежал, молча глядя в потолок, затем бесшумно поднялся, взял со стула одежду и вышел из комнаты. Из дома. Прошёл по территории базы и остановился
Потому что сейчас стоял один.
Остановился и прошептал:
– Я люблю тебя.
Один раз. Ведь больше не надо. Потому что эта фраза достаточна и полна.
– Я люблю тебя.
И потом долго стоял и смотрел на бескрайний, священный во всех мирах Байкал.
А Байкал смотрел на него.
11 лет назад, август
А существуют ли случайности?
Да, те самые, знаменитые случайности, на которые мы так часто и так много списываем. Я не говорю о стечении обстоятельств – меня интересует случайность поступка.
«Я не хотел, но сделал».
«Я понимал, что поступаю плохо, но что-то меня побудило…»
«Я не могу это объяснить».
«Это вышло случайно».
Случайность.
Под алкоголем или наркотиками. Под воздействием внезапного импульса. Под воздействием чувств. В состоянии аффекта. Не помня себя от ярости… ревности… ненависти… Когда голова затуманена и мы действуем… глупо? безрассудно? безумно? А потом говорим, что сами не понимаем, как всё получилось.
Случайно.
Так существует ли случайность поступка? Или мы постепенно, день за днём, всей своей жизнью подбираемся к нему, потому что где-то в глубине души всегда рассматривали такой поступок как один из возможных? И что-то в глубине нас всегда было готово пойти на подлость и даже убийство. Всегда было готово. Пряталось… ведь чёрное не любит выходить на свет, знает, что от него попробуют избавиться… поэтому пряталось, терпеливо дожидалось подходящего момента, а до него – мягко превращало в чёрное всё вокруг. Всё, до чего могло дотянуться в твоей душе. А потом неожиданно сходится: обстоятельства, окружение, эмоции… и достаточно черноты внутри. Ты уже не просто готов – ты заряжен, и делаешь то, чего никогда бы не сделал.
Но так ли это?
Действительно ли ты этого не хотел?
Действительно ли случаен поступок, разделивший жизнь на «до» и «после»?
И можно ли его исправить?
Об этом ты думаешь, когда открываешь глаза и понимаешь, что совершил нечто немыслимое.
Случайно.
И не важно, орёшь ли ты благим матом или переживаешь молча – тебя обязательно разрывают эмоции. Ты кричишь, что не хотел – хоть во весь голос, хоть беззвучно. Ты захлёбываешься в ужасе от содеянного и твердишь, что всё получилось случайно. Ты думаешь только о том, как бы повернуть время вспять. Тебе очень плохо.
А потом голова становится холодной и появляется первая здравая мысль: ты сделал – что дальше? Ответ на этот вопрос станет одним из главнейших решений в жизни: примешь ты себя нового или начнёшь с ним войну? А если начнёшь – сможешь ли одержать победу?
А если примешь – то кем станешь?
– Сука!
В общем, к этому всё шло…
До Ольхона они добрались засветло, к парому – в сгущающихся сумерках. По дороге нигде не задерживались, придя в Хужир, расплатились с лодочником, перенесли вещи в машины и уехали. Доктор, Зебра и Рина – в «Pajero», Кейн и Кислый – в «девятке». При этом Кейн и Кислый вернулись на Ольхон чуть раньше, чтобы не встречаться с лодочником.