Кто-то, с кем можно бежать
Шрифт:
А вдруг я совершаю страшную ошибку, подумала она.
Встала и прошлась от стены к стене, с силой прижимая руки к груди; на этом матраце он будет лежать, а здесь, на складном пластмассовом стуле, будет сидеть она. Она приготовила тонкий матрац и для себя, но иллюзий не питала: она не сможет сомкнуть глаз ни на минуту в течение всех этих суток. Трое, четверо, пятеро таких суток. Об этом её предупреждал беззубый человек из Сада Независимости:
– Секунду не посмотришь за ним – убежит. – Она удрученно посмотрела в пустой ухмыляющийся рот, в глаза, пожирающие её фигуру и главным образом двадцати-шекелевую банкноту, которую она держала перед ним.
– Объясните, – потребовала она, стараясь скрыть дрожь в голосе, – что значит – убежит. Почему – убежит? – И этот, в замызганном полосатом плаще, с одеялом из свалявшегося меха, в которое он кутался, несмотря на жару, усмехнулся
– Ты слыхала об этом фокуснике, сестрёнка? Который убегал из любого места, где его запирали? Точно так же будет и с ним. Посади его в ящик с сотней замков, в банковский сейф, в живот его мамы – обязательно убежит. Куда там! Он себе не хозяин, и никакой суд тут не поможет!
Как она выдержит, она не знала. Может быть, здесь с ним в ней пробудятся новые, неизвестные силы. Только на эти слабые надежды она и может сейчас полагаться. Так или иначе, всё шатко и безнадёжно, и если она начнёт думать о шансах, то заранее впадёт в отчаяние. В тревоге металась она по маленькой пещере. Не думать. Только не думать логично. Сейчас она должна быть слегка помешанной. Как солдат, отправляющийся на смертельное задание, не думая, что с ним может случиться. Снова проверила, в десятый уж раз, продукты. Снова рассчитала, хватит ли еды на все эти дни и ночи. Уселась на складной стул напротив матраца и попробовала представить, как это будет, и что он ей скажет, и как будет ненавидеть её всё больше и больше, час за часом, и что попытается с ней сделать. Эта мысль снова подбросила её. Она кинулась к нише в глубине пещеры и проверила там бинты, пластыри и йод. Не успокоилась. Отодвинула большой камень, обнажив плоскую деревянную доску. Под ней, в небольшой яме, выкопанной в земле, лежали рядом маленький электрический шокер и наручники, купленные в магазине походного снаряжения.
Я окончательно рехнулась, подумала она.
Перед тем, как выйти, остановилась и ещё раз окинула взглядом место, которое готовила и устраивала целый месяц. Когда-то, может быть сотни лет назад, тут жили люди. Она находила их следы. Животные тоже жили здесь. Теперь это будет её и его дом. А также сумасшедший дом и больница, подумала она, и главным образом – тюрьма. Хватит. Надо идти.
Спустя месяц мчались по улицам Иерусалима парень и собака, чужие друг другу и связанные одной верёвкой, как будто всё ещё отказываясь признать, что они действительно вместе, и всё-таки уже начиная узнавать, как бы, между прочим, мелочи друг о друге: как поднимаются уши в минуты волнения, силу ударов подошв об асфальт, и запах пота, и все чувства, которые умеет выражать хвост, и сколько силы в руке, сжимающей верёвку, и сколько ожидания в теле, которое тянет её дальше, вперёд... Они уже вырвались из шумной центральной улицы и углубились в узкие извилистые переулки, а собака всё ещё не снизила скорость. Асафу казалось, что её притягивает сильный магнит, и у него появилось странное чувство, что если только он перестанет думать, если избавится от собственной воли, то его самого тоже повлечёт туда с ней, в её место; минуты через две он внезапно очнулся, потому что собака остановилась против зелёных ворот в высокой каменной стене, полным грации движением поднялась на задние лапы, передними нажала на железную ручку и открыла. Асаф посмотрел направо и налево. Улица была пуста. Собака, пыхтя, тащила вперёд, он вошёл за ней и сразу был окутан глубокой тишиной, тишиной морской пучины.
Большой двор.
Вымощен белым гравием.
Фруктовые деревья, высаженные рядами.
Дом из круглого камня, большой и нескладный.
Асаф шёл медленно, осторожно. Гравий скрипел под его шагами. Его удивило, что такое красивое и просторное место скрыто так близко от центра города. Он миновал круглый колодец. Там было привязано сверкающее ведро, и рядом на пне стояли несколько больших керамических кружек, словно ожидали того, кто придёт из них напиться. Асаф заглянул в колодец, бросил камешек и только через долгую минуту услышал лёгкий всплеск воды. Немного дальше, оплетённый густым виноградом, стоял навес, под ним пять рядов скамеек, и перед каждой скамейкой – пять больших камней, обтёсанных, как подушки для усталых ног.
Он остановился и оглядел каменный дом. Куст с фиолетовыми цветами вился, покрывая стены, поднимаясь до высокой башни, которая возвышалась над ним, и опускался к подножию креста на верхушке.
Это церковь, подумал удивлённо, а собака, наверно, принадлежит церкви. Это, наверно, такая церковная собака, подумал он и попробовал убедиться, представив на минуту улицы Иерусалима, переполненные множеством буйных церковных собак.
Собака, не колеблясь, как
Минуту ничего не происходило. Потом Асаф услышал скрип стула наверху в башне. Там кто-то двигался. Окошко открылось, и голос, женский или мужской – понять было трудно, голос был хриплый, как будто им долго не пользовались, взволнованно выкрикнул одно слово, может быть, имя собаки, и собака залаяла, а голос сверху снова позвал её резко и изумлённо, словно не веря в свою удачу. Асаф подумал, что вот и закончился его короткий поход с собакой. Она возвращается домой, к жителю башни. Так быстро всё кончилось. Он ждал, что кто-то выглянет из окна и пригласит его подняться, но вместо лица в окно высунулась смуглая тонкая рука (ему показалось – детская), потом появилась маленькая деревянная корзинка на верёвке, верёвка опускалась, и корзинка покачивалась на её конце, как маленький воздушный Моисеев ковчег [1] , пока не остановилась прямо перед его лицом.
1
Моисеев ковчег - в Библии (Исход, 2:3) рассказано, что рождению Моисея предшествовал приказ фараона умерщвлять еврейских младенцев мужского пола, т.к. египетские жрецы предупредили его, что у евреев должен родиться великий муж, который освободит их из египетского рабства. Поэтому, когда Моисей родился, его мать, чтобы спасти ребёнка, уложила его в корзинку из папируса (ковчег), и оставила в камышах у берега Нила, где его подобрала дочь фараона, которая его и вырастила (здесь и далее примечания переводчика).
Собака не помнила себя от радости. Всё время, пока спускалась верёвка, она лаяла, рыла землю и носилась от двери церкви к Асафу и обратно. В корзинке Асаф нашёл железный ключ, большой и тяжёлый. Минутку поколебался. Ключ означает – дверь, что ждёт его за ней? (В определённом смысле он был именно тот человек, кто способен справиться с этой задачей. Сотни часов тренировок подготовили его как раз к такой ситуации: большой железный ключ, высокая башня, таинственный замок. А также: волшебный меч, заколдованное кольцо, сундук с кладом, охраняющий его алчный дракон и почти всегда – три двери, и нужно выбрать, в какую войти, так как за двумя из дверей подкарауливают разнообразные виды мучительной смерти.) Но здесь был только один ключ и одна дверь, и Асаф пошёл за собакой к двери и открыл её.
Он стоял на пороге большого тёмного зала, надеясь, что хозяин спустится к нему из башни, но никто не шёл, и шагов не было слышно. Он вошёл, и дверь медленно закрылась за ним. Подождал. Зал начал прорисовываться из полумрака: там было несколько высоких шкафов, тумбы и столы, и книги. Тысячи. Во всю длину стен, на полках, и на шкафах, и на столах, и стопками на полу. Были там и огромные пачки газет, переплетённые бечёвкой, и на каждой из них был приклеен листок бумаги с цифрами: 1955, 1957, 1960... Собака снова начала тянуть, и он поплёлся за ней шаг за шагом. На одной из полок увидел детские книжки, это на мгновение сбило его с толку и даже немного испугало. Что делают детские книжки здесь, с каких это пор попы и монахи читают детские книжки.
Большой сундук стоял посреди зала, он обошёл его. Не то старинный гроб, не то жертвенник. Ему казалось, что сверху слышатся звуки мягких и быстрых шагов и даже звон вилок и ножей. На стенах были портреты мужчин в плащах, нимбы света сияли над их головами, их глаза, полные укора, уставились прямо на Асафа.
Эхо в пространстве большого зала удваивало каждое их с собакой движение, каждое дыхание, каждое царапанье когтей по полу. Собака тащила его к деревянной двери в конце зала, а он пытался тащить назад. Он остро чувствовал, что это последний момент, чтобы убраться и, может, даже спастись от чего-то. У собаки больше не было терпения для его опасений, она учуяла кого-то любимого, запах должен был превратиться в тело, в касание, и она тосковала по нему всей своей собачьей сущностью. Натянутая верёвка дрожала. Собака достигла двери, встала, скребясь в неё когтями и подвывая. Стоя на двух ногах, она была почти с него ростом, и под грязью и клоками шерсти он снова увидел, какая она красивая и гибкая, и сердце его защемило, потому что он, собственно, не успел узнать её, всю жизнь он хотел собаку и умолял, чтобы ему разрешили, зная, что из-за маминой астмы шансов у него нет, а сейчас у него как будто была собака, но только на короткое время и только бегом.