Кто твой враг

Рихлер Мордехай

Норман вспомнил Ники — каким он был в свой последний приезд в Лондон. Долговязый, по-мальчишески нескладный в армейской форме, с отцовскими задумчивыми синими глазами, обезоруживающей улыбкой и плюс к тому такой же блестящий, как доктор Макс Прайс. Ники, подумал Норман, пошел в отца, я — нет.

И, бога ради, не присылай мне больше «Нью стейтсмена» [14] , книжек вроде тех, что пишет Ринг Ларднер-младший [15] , и старых номеров «Правды» тоже не присылай. Здесь тебе не бригада Эйба Линкольна [16] , а американская армия. Ты что, хочешь, чтобы я загремел в тюрягу? Мало того, проповеди, будь то красные, розоватые или любых

сомнительных колеров, меня не влекут. Мне плевать, кто станет нашим президентом — Айк или Харпо Маркс [17] , лишь бы ты сдержал обещание повезти меня путешествовать, как только я выйду на свободу.

14

«Нью стейтсмен» — еженедельный журнал. Издается в Лондоне. Основан группой фабианцев, в числе которых был и Д.Б. Шоу.

15

Ринг Ларднер-младший, сын сатирика Ринга Ларднера, писатель, известный сценарист, в период маккартизма был обвинен в подрывной деятельности и надолго отлучен от кино.

16

Имеется в виду Интернациональная бригада имени Авраама Линкольна, в ней американцы сражались на стороне Испанской республики (1936–1939).

17

Айк — прозвище Дуайта Д. Эйзенхауэра, генерала, президента США с 1953 по 1961 год. Харпо Маркс (1887–1964) — актер, член знаменитого комического трио братьев Маркс.

Норман обещал повезти Ники на несколько месяцев в Испанию. Они собирались снять там виллу на двоих. Норман с нетерпением ждал этой поездки.

Да, к слову сказать. Через четыре дня мне стукнет в аккурат двадцать один, вот так-то, старик. Написал бы еще, да время поджимает.

Ауфвидеркуку

Элджер Хисс [18] .

Р. S. Старик, не забудь о Во.

Он послал Ники сто долларов. Уйму денег, надо б поменьше, винился Норман, но, вспомнив последнюю побывку Ники, снова порадовался, что не поскупился. Они тогда засиживались каждый день до рассвета, обсуждали самых чудаковатых из родичей, и только в последний день всполошились: поняли, что Ники так и не видел Лондона, ни разу не был в театре.

18

Элджер Хисс — государственный деятель и дипломат, соратник Ф.Д. Рузвельта. В период маккартизма за отказ от дачи показаний был обвинен по делу о лжесвидетельстве. В то время по таким обвинениям часто привлекались к суду люди, заподозренные в «антиамериканской деятельности».

Норман дважды перечитал письмо Ники. У него хватило бы времени черкнуть короткую записку перед тем, как отправиться встречать Чарли и Джои, но написать — люблю тебя, каждое слово в твоих письмах мне по душе — не годится. Ники надо написать забавное письмо. Норман сел за машинку. Настроение у него поднялось.

III

К бетону у ног Нормана прилип намокший экземпляр «Ревей» [19] . Он еще раз посмотрел на прорванное, в отпечатках ног фото красотки в купальнике, потом поднял глаза на огибавший поворот поезд из порта. По растрескавшейся, потемневшей от сажи стеклянной крыше внезапно полыхнуло солнце, но облака тут же сомкнулись, и черную бетонную платформу вокзала Ватерлоо окропил редкий дождик. Вест-индцы в кричащих галстуках делили один гвоздик на двоих. К радости ожидания примешивалась опаска. Он не знал — открылась или не открылась Джои мужу.

19

«Ревей» — музыкальный журнал, в основном посвященный популярной музыке.

Норман увидел их первым.

Чарли склонился над мальчуганом — тот, похоже, потерялся. Стоило всего раз взглянуть на Чарли, и ты понимал: ребенок этот не его и не может быть его. Какая-то чрезмерность ощущалась в его заботливости: отцы так себя не ведут. Что он из тех бездетных мужчин, кто набивает карманы конфетами и не приходит в гости

без игрушки, стало ясно, едва Чарли, выпрямившись, улыбнулся, потрепал мальчугана по волосам и расплылся в улыбке до ушей. Чарли, приземистый толстячок, был совершенно лыс, если не считать подковки окаймлявших затылок густых, непослушных волос. Его лицо, лицо херувима средних лет, светилось редкостной добротой. Он передал мальчугана родителям и смущенно огляделся, словно опасаясь, что сделал что-то не так и его выкорят.

Джои разговаривала с молоденькой девушкой. Они составляли разительный контраст. Джои, стройная, светловолосая, лет тридцати пяти, смуглая, с резкими чертами лица и огромными карими глазами, умела себя подать. Была элегантно одета. Девушка же, с копной волос, в которой светлые пряди перемежались русыми, и бархатисто белой кожей, после поезда выглядела встрепанной. Джои, будь она полноватой, как эта девушка, ни за что не надела бы брюки. Тем не менее взгляд Нормана приковала именно девушка. До того она была живительно американская.

— Норман! — Чарли кинулся к нему. — Норман!

Джои обняла Нормана, прижала к себе.

Девушка, с которой разговаривала Джои, еле заметно улыбнулась Норману, и он улыбнулся в ответ. Девушка потупилась.

— Норман, я всю ночь не спал, — начал Чарли. — Так волновался. Спроси Джои. — Он сжал руку Нормана. — Столько всего нужно тебе рассказать.

Джои обернулась, кинула беглый взгляд на девушку и взяла Нормана под другую руку.

Салли нерешительно помахала им. Оставшись одна, она смотрела, как троица рука об руку уходит прочь. Салли была разочарована. После всего, что за долгие годы понарассказывал о Нормане Прайсе отец, она нарисовала себе романтический образ. Сплавом самых притягательных черт хемингуэевских и фитцджеральдовских героев — вот каким должен был быть этот рослый эмигрант. В жизни же он — ну не досадно ли — выглядел как самый обычный школьный учитель социалистического толка. Норман и Джои пошли выпить чаю, Чарли тем временем занялся багажом.

— Джои, до чего ж я рад тебя видеть.

— И Чарли?

— И Чарли. Разумеется, и Чарли.

Обращенное к нему потвердевшее смуглое лицо не дрогнуло.

— Норман, ты так вперился в меня.

— Гадал, что было бы, — он не стал увиливать, — согласись я уехать с тобой в Мексику.

Джои рассмеялась своим резким смешком.

— Презираешь меня? — спросил он.

— Не льсти себе, Норман.

Норман порывисто протянул руку, погладил ее по щеке.

— Ты счастлива, — спросил он, — счастлива с Чарли?

— Я успокоилась.

— А… А, понимаю.

— Я не встречала человека добрее его. И в этом, что бы там ни было, его суть.

— Ты говоришь так, будто гостиницу рекомендуешь.

— Давай переменим тему. А ты, ты счастлив?

Глядя на Нормана, она в ожидании ответа с грустью вспомнила: много было такого, что ты не позволял себе сделать, написать или сказать, потому что Норман, Норман Прайс, доцент Норман Прайс, счел бы это непорядочным. Теперь он писал триллеры. Ей захотелось уязвить его, но нежная медленная улыбка, осветившая его лицо, ее остановила: она поняла, что он огорчится не за себя, а устыдится за нее. Писать триллеры — для Нормана своего рода игра. Писательского самолюбия у него нет. И в их компании никого выше Нормана по-прежнему нет.

— Ну как, Норман, я все еще недурна?

— Красавица, ей-ей. Честное скаутское.

Он потянулся к ее губам, но тут на его плечо легла рука Чарли.

— Смотреть — смотри, — сказал Чарли, — а руками не трогай.

Норман ухмыльнулся.

— Я стоял вон там, — Чарли показал на дверь, — и минуту-другую следил за вами. И так вам было уютно вдвоем, что я чуть не возненавидел вас. Какого черта, я что, обречен вечно таскаться к аналитику?

В такси Чарли переключился на американскую внешнюю политику, долго разносил ее на все корки. Говорил он так, будто запамятовал о каком-то деле, но, как ни напрягал память, вспомнить, что это за дело, не мог, и оттого казалось, что он думает о чем-то постороннем. Чарли громил тех, кто дал слабину.

— Не торопись с выводами, — сказал Норман. — Выбор не из легких. Отказаться от полутора кусков в неделю ради чести и ради людей и идей, в которые больше не веришь…

— Чарли, Норман хочет сказать, что тебе и близко не светило столько получать в Голливуде.

Чарли положил руку на лоб, точно припарку.

— Я мог бы так поступить, — сказал он. — А ты так и поступил.

— Чарли, да я получал в университете всего-навсего сотню другую в неделю. Мало того, эта работа мне осточертела.