Кто убил Влада Листьева?
Шрифт:
Генеральный прокурор еще ни разу не попадал под такой взгляд президента, но разговаривал с теми, кто попадал. Бр-р, мороз невольно бежит по коже…
Генеральный прокурор попытался представить, кем и чем ощущает себя человек, находящийся рядом с президентом, найти для этого нужное определение. В голове крутилось что-то объемное, загораживало все остальное, а что это такое было, он определить не мог – не хватало слов.
Нарисовав на бумаге скорченного человечка, генеральный прокурор мстительно улыбнулся и отодвинул рисунок в сторону. Наступила пора действовать.
13
На следующий день генеральный прокурор
Президент выглядел болезненно: лицо оплыло, потяжелело, обвисло складками, под глазами – будто морщинистые куриные мешочки, в которые вложили по тяжелому округлому камешку.
Обычно президент обращался к генеральному прокурору по имени и отчеству. Он мог заплетающимся от «перегрева» языком произнести что-нибудь невнятное, вместо «Алексей Владимирович» сказать «ныть кубыть», но это вовсе не означало, что президент что-то перепутал, в мозгу у него все равно сидело четкое, словно бы гвоздями прибитое «Алексей Владимирович». Или «Петр Сергеевич». На этот раз президент вообще никак не обратился к генеральному прокурору. Вид у президента был усталым, глаза ничего не выражали. «Небось, полночи в бане просидел, водкой вместо воды пар на камнях взбивал», – с неожиданной завистью подумал генеральный прокурор, но тут же постарался прогнать завидущую, в общем-то недобрую мысль, улыбнулся приветливо. Улыбку эту президент не принял, шевельнул губами, протискивая сквозь них короткий звук:
– Ну?
Генеральный прокурор положил перед ним бумагу с двумя фамилиями – Пономарев и Панкратов.
Президент вопросительно приподнял обесцвеченную, плотно припечатанную к крутому лбу правую бровь:
– Что это?
– Эти люди виноваты в том, что был убит популярный телеведущий.
Президент одним пальцем придвинул к себе листок. Шевеля губами, прочитал фамилии. Откинулся в кресле… Подумал о том, что журналисты – люди цепкие как собаки, если уж вопьются зубами в брюки – ни за что не отпустят, поэтому им надо бросить кость, сделать отвлекающий маневр, швырнуть им сахарную голяшку, иначе пройдет еще несколько дней – и они поднимут такой вой, что многим сидящим в своих кремлевских креслах чиновникам свет белый покажется размером в копейку. Президент удовлетворенно кивнул:
– Хорошо. Что еще имеется? Посущественнее, скажем так.
– Времени прошло немного, но следствие продвинулось уже далеко, у нас есть приметы убийц. Изготовлены фотороботы, по которым мы их ищем и очень скоро найдем. Найдем, это я вам обещаю.
В ответ вновь последовал удовлетворительный кивок президента:
– Хорошо. Чем скорее найдете – тем лучше.
– Прокуратура приложит все силы, чтобы так оно и было. Генеральный прокурор верил в то, что говорил.
Интерес в глазах президента пропал, они потухли, сделались вялыми – он уже думал о другом. Генеральный прокурор понял – пора уходить…
14
К вечеру президент подписал указ об освобождении прокурора Москвы и начальника столичной милиции от своих должностей.
Президент сделал то, чего не должен был делать, – влез в функции московских властей. Москва вообще считалась государством в государстве. Отношения между федеральной властью и властью московской мигом обострились, они, собственно, никогда и не были хорошими, все время ощущалось напряжение. Но такого, что произошло в эти дни, еще не случалось.
Московский мэр беспрекословно поддержал президента в октябре 1993 года, не предавал его и впоследствии, когда небо над Москвой становилось розовым
Отрабатывать что-либо назад было бесполезно: президент – не из тех, кто признает свои ошибки. Он поправок не делает.
Лицо столичного мэра невольно сделалось грустным – его еще никто так публично не одергивал. Популярность его в Москве была в несколько раз выше, чем популярность президента.
В воздухе запахло войной.
Лишь один человек был очень доволен случившимся – генеральный прокурор: все получилось так, как он хотел – давнего недруга в московской прокуратуре не стало. И что важно, сделал это он не своими руками, в этом деле никак не замарался. А раз не замарался, то и взятки с него гладки.
Домой генеральный прокурор возвращался довольный, доброжелательно поглядывал на московские дома. Раньше, во времена царя Гороха, при Брежневе, при столичном градоначальнике Промыслове, Москва выглядела серой, зачуханной, с тусклыми фонарями и запыленными витринами магазинов, в которых было выставлено невесть что – то манекены из дешевой, плохо раскрашенной пластмассы, то рулоны ткани, намотанные на какие-то деревяшки, то мыло в выцветших обертках. Тьфу! Не любил генеральный прокурор ту Москву.
Нынешняя Москва – демократическая, само слово чего стоит – была много ближе, краше, милее. Цвет ее изменился: на тротуарах появились выносные столики, много цветастых шатров, навесов, играет безмятежная музыка, люди улыбаются… Нет, демократические перемены налицо.
Улыбка, плотно припечатавшаяся к губам генерального прокурора, неожиданно потускнела – он вспомнил о нескольких письмах, лежавших у него на столе. Пришли они из разных мест, писали люди, доведенные до отчаяния. У одной женщины на руках, например, было четверо детей, никто из них в школу не ходит – нет ни одежды, ни обуви, зарплата у нее равна стоимости трех буханок хлеба, до следующей зарплаты еще шесть дней, а в доме осталось всего три картофелины, больше ничего нет… «Как жить? – спрашивала та женщина генерального прокурора. – Голову в петлю – и дело с концом? Но тогда кто воспитает моих детей?»
Резонно, никто не воспитает. Дети этой замарашки никому не нужны.
Старух в деревнях почти повсеместно сейчас хоронят в полиэтиленовых мешках. На гробы нет денег. Те крохи, которые они собрали себе на похороны, в одно мгновение были слизнуты, будто жадным коровьим языком, при переходе от одного строя к другому. И старухи, считавшие себя богатыми, в одно мгновенье сделались нищими. В принципе, генеральному прокурору было не до старух, хватало других забот. А когда от тела отлетела душа и осталась лишь мертвая плоть – безразлично, в чем эта плоть будет похоронена – в полиэтиленовом мешке, в коробке из-под телевизора или просто так, без ничего, как на фронте: там сбрасывали убитых солдат в яму и закапывали землей. И – никаких тебе гробов, никаких поминальных служб, застолий с кутьей и прощальной стопкой водки.
Беспокоило другое – а вдруг эти старухи напишут президенту и обвинят прокуратуру… Собственно, в чем они могут ее обвинять? Генеральный прокурор разом успокоился. Обнищание этих старух – не дело рук прокуратуры. Этим занимались другие.
Появились беспризорники. Много беспризорников, как при Дзержинском. Прокуратура тут тоже ни при чем…
Нет, хороша все-таки стала Москва! На лице генерального прокурора вновь появилась улыбка.
И время, в котором он жил, тоже было хорошим.