Кто умирает?

Левин Стивен

Трудно, практически невозможно, быстро вернуть рукам их изначальное состояние – открытость, – потому что приложенные нами усилия изуродовали их После того как мы долго носили в руках вещи, руки возвращаются в естественное состояние очень медленно и доставляют нам много неприятных ощущений. Поскольку мы так боимся страданий, мы предпочитаем оставаться зажатыми и не позволяем себе полностью расслабиться.

Мы предпочитаем узкое пространство своего изолированного «я», наших старых привязанностей, возможному освобождению из клетки. Мы предпочитаем знакомый ад страданиям, которые сопровождают выход в великое неизвестное.

Вот история о человеке, который умер и, выйдя из тела, оказался в восхитительном мире. Он думает про себя:

«Здесь так хорошо, что я, наверное, попал в рай». Тут к нему подходит лучезарное существо и увлекает его за собой в королевский праздничный зал, где множество столов ломятся от самых фантастических блюд. На банкете его усаживают рядом с другими людьми и предлагают выбрать себе блюдо по вкусу. Когда человек берет вилку, кто-то подходит к нему сзади и привязывает к его рукам тонкие дощечки так, чтобы он не мог сгибать руки в локтях. Он пытается наколоть что-нибудь на вилку, но видит, что не может поднести ее ко рту, потому что руки не сгибаются. Оглядевшись вокруг, он видит, что люди вокруг него также не могут сгибать руки. Пытаясь отведать пищу, все они ворчат и стонут, потому что не могут дотянуться вилкой до рта.

Тогда человек обратился к существу, которое привело его сюда, и сказал: «Это, надо полагать, ад. А что же такое небеса?» И тогда сияющее существо показало ему проход в другой большой зал, где тоже был накрыт праздничный стол. «О, это больше похоже на рай!» – подумал он. И усевшись за обеденный стол, он собрался уже начать есть, как кто-то сзади подошел к нему и снова привязал к рукам дощечки так, что руки не сгибались в локтях. Пожаловавшись на то, что здесь такое же безвыходное положение, как и в аду, он посмотрел по сторонам и, к своему удивлению, обнаружил, что люди за этим столом ведут себя немного не так. Вместо того чтобы пытаться согнуть руки и засунуть пищу себе в рот, каждое существо держало руки прямыми и кормило тех, кто сидит рядом с ним. Условия здесь были такими же, но реакция была другой.

Рассматривая все с позиций «я» и самоудовлетворения, мы живем в аду с несгибающимися руками, отрицая свое единство с другими людьми. Признавая себя частью целого, мы кормим друг друга и тем самым насыщаемся сами.

Мы привязываемся почти ко всем приятным мгновениям, превращая мимолетный рай в невыносимый ад. Мы боимся, что потеряем свое непродолжительное блаженство, и поэтому сидим, съежившись, в углу и пытаемся отрицать неизбежное. Привязанность к нему превращает нашу жизнь в ад. Мы продолжаем жить, руководствуясь старыми моделями, и ожидаем, что рано или поздно они оправдают наши надежды.

Это напоминает известную притчу о безумном суфии Насреддине, в которой говорится, что однажды Насреддин вернулся с рынка с большой корзиной острого красного перца. Затем он сел в своей комнате и начал есть стручки перца один за другим. Вошел ученик и спросил его, зачем он ест то, что, очевидно, является острым красным перцем. Из глаз Насреддина текли слезы, губы у него распухли и потрескались, а язык едва шевелился во рту.

– Как вы можете есть этот ужасный перец? – спросил ученик.

– Ну, я увидел его на рынке, и он мне так понравился, что я просто не мог пройти мимо, – ответил Насреддин.

– Но как вы можете так издеваться над собой? – недоумевая, спросил ученик. – Как вы можете есть один стручок за другим?

– Мне все время кажется, – ответил Насреддин, – что вот-вот попадется сладкий стручок.

Наш непрекращающийся поиск удовлетворения сбивает нас с толку. Тропа петляет и кружит, и мы чувствуем страдание каждый раз, когда она уводит нас от цели. Мы напоминаем фантомов, которые пытаются схватить мир прозрачными, призрачными руками. Как голодный дух, наш обусловленный разум жаждет удовлетворения, желая того, что он не может иметь и что он не может удержать. Ум изуродован болезненным томлением. Желание набрасывается на каждый лакомый кусочек, хотя оно и не способно его проглотить. Мы изо всех сил стараемся еще раз укусить

пирожное. Когда желание велико и нет удовлетворения, мы думаем, что попали в ад. Ад – это наша неспособность легко играть с голодным духом прошлых страхов и временных разочарований, неспособность сдаться. Только когда мы обнаруживаем себя загнанными в угол и пытаемся избежать неприятного и отодвинуться еще дальше от огня наших неудовлетворенных желаний, мы переселяемся в ад. И вот мы уже там и не знаем, куда повернуться; мы находимся в безвыходной ситуации, пойманы своими привязаиностями и нежеланием отказаться от них. Наше сердце сжимается от страха и сомнения. Именно тогда, когда страдание становится слишком сильным, когда мы больше не можем сопротивляться, мы начинаем открываться своему положению. Когда сердце со вздохом отпускает свои страдания, ад растворяется перед нашими глазами. Томас Мертон сказал об этом так: «Человек постигает, что такое подлинная молитва и любовь, только тогда, когда молиться невозможно, и сердце превратилось в камень». Только отпуская ад, мы возносимся на небеса, входим в свет, который не от ума.

В Ветхом Завете сказано: «Сойду в преисподнюю, и там Ты» (Пс. 138, 8).

Отчаявшись и спрашивая себя: «Что мне теперь делать?», можно получить ответ. Ведь мы впервые не воспользовались готовым решением. В конце концов мы не знаем. Мы знали так много и так долго, что пространство, в котором может пребывать истина, становится слишком узким. В нем не хватаем места для нашей подлинной природы. Именно в уме, который говорит «Я не знаю», исчезает различие между небесами и адом. Именно в этом открытом безусловном исследовании истины постигается реальность.

Ричард Б. Кларк сделал уникальный перевод короткого трактата третьего патриарха дзэн под названием «Синь-синь-мин». В китайском языке понятия «ум» и «сердце» обозначаются одним словом – синь. Ведь когда сердце открыто и ум чист, они оказываются единородными, сотканными из одной реальности. Постигнув это слияние ума и сердца, он начинает трактат словами:

«Великий Путь не труден для тех, кто отказался от предпочтений. Когда нет ни любви, ни ненависти, все становится ясным и очевидным. Но стоит лишь провести небольшое различие, и небеса и ад отделены друг от друга. Если вы желаете увидеть истину, не имейте мнения ни „за“, ни „против“. Противопоставлять приятное неприятному – это болезнь ума. Когда подлинный смысл вещей не постигнут, спокойствие ума нарушается напрасно».

Смущение – это действие вопреки тому, что есть, результат нашего навязчивого поиска ответов, призванных заполнить ум и преодолеть несостоятельность наших предпочтений и моделей. Смущение – это состояние отчужденности от себя, какими вы являетесь. Болезненное непонимание существования. И все же, исследуя смущенный ум, можно достичь освобождения. Нужно лишь осознать, что безмолвный свидетель не является смущенным. Именно в пространстве, которое не привязывается к «пониманию», которое не пытается заполнить себя сведениями, может возникнуть истина. Именно в уме, который «не знает», истина переживается в ее пространственной и вневременной причастности к бытию. Смущение – это движение против потока, страстное желание любой ценой получить ответ. Тогда как «Я не знаю» – это только пространство; в нем есть место для всего, даже для самого смущения. В «Я не знаю» нет силы. К уму нельзя прилагать усилий, потому что это сразу же закрывает сердце.

Возможно, смысл учения в следующем: «Можете ли вы держать сердце открытым истине?» Когда мы блокируемся вследствие гнева, сопротивления, страха, может ли у нас быть открытость для самих себя? Когда мы испуганы, у нас все еще может быть пространство, в котором мы позволяем испугу существовать без ограничений. Или же все оказывается настолько подавленным, задвинутым так далеко в тень, что у нас срабатывают старые структуры, мы находим себя закрепощенными и подавленными, и жизнь становится непрекращающейся путаницей, злой шуткой?