Кто закажет реквием
Шрифт:
— Ну, допустим, женщины-снайперы существовали во все времена, — возразил Бирюков. — Возьми хотя бы знаменитую Людмилу Павлюченко — скольких она немцев переправила в другой мир? Несколько рот, полк? Когда она в сорок третьем году в Штаты ездила, Чарли Чаплин, который, как теперь выясняется, был страшно агрессивным по своей психологической конституции, ей полчаса руки целовал, пальчик за пальчиком. Его восхищал факт, что она убила стольких нацистов. Скорее всего, он даже не нацистов в них видел, а просто двуногих животных, как и все остальное человечество. А вообще я подозреваю, что у женщин
— Ох, Николаич, чувствую, что ты меня утешать изо всех сил кинулся, — невесело улыбнулся Ненашев. — Это уж дело ментов — докопаются они, нет ли. В первом случае я особенно горевать не буду, ибо каждый должен нести ответ за то,что совершил, а за преступление — тем паче. Не было у меня с Аллой Чепцовой никаких особых отношении, переспали раз двадцать, а может, тридцать, так ведь сейчас это и близкими отношениями даже не очень считается. Не в этом дело, просто я знал ее как бабу добрую, сердобольную даже, мягкую, и вдруг на тебе — ухлопать ни за здорово живешь человека. Да ладно бы еще мужика матерого, волчару какого-нибудь, у которого руки по локоть в крови. А то ведь... Ладно, вытащу я из госпожи Чепцовой всю подноготную правду, даже если и придется в прямом смысле слова из-под ногтей ее вынимать, — он стукнул кулаком в ладонь.
— Эй, господин вытаскиватель, ты поосторожней все же будь, — осадил его охотничий или сыщицкий азарт Клюев. — Может быть, тебе помочь? Ведь не по злобе же она Шабалову застрелила и не из ревности наверняка. Скорее всего, за ней стоит кто-то, кто очень попросил ее сделать это. Думаешь, он тебе позволит беспрепятственно задавать ей разные вопросы?
— Один справлюсь, — проворчал Ненашев. — Конечно, очень даже может быть, что она на своего хозяина работала. Но и насчет ревности — зря ты такие опрометчивые заявления выдаешь. Николаич прав — баба существо агрессивное, коварное и мстительное.
Чепцова открыла не сразу — очевидно, рассматривала пришедшего в «глазок» в двери. Но уж открыв дверь, реагировала на появление Ненашева бурно, раскованно и непосредственно, как может делать это женщина, пьющая достаточно долго для того, чтобы обрести, как выражаются медики, зависимость от алкоголя, и достаточно пьяная в данный момент.
— Ненашев, бля, вот это визит! Какими судьбами, еть твою мать, какими ветрами? Что-то должно было случиться, раз ты пожаловал к одинокой женщине. Неужели потрахаться больше не с кем?
Она повисла на шее у Ненашева и залезла языком ему в ухо.
— Погоди, Алла, — он с трудом сдержался, чтобы тут же не вытереть обслюнявленное ухо ладонью, сделал это только после того, как Чепцова повернулась, чтобы идти впереди гостя.
Оказывается, хозяйка была дома не одна. Смазливенькая девчушка сидела в гостиной за небольшим столиком и курила, стряхивая тонким пальчиком пепел в массивную пепельницу из горного хрусталя. Пепельницу Ненашев хорошо помнил, хотя сам не курил.
— Олюня, позволь тебе представить своего друга
Ненашев заметил, что под столом уже стоит пустая бутылка из-под водки, а в бутылке, стоящей на столе, содержимого оставалось на треть. Олюня состроила гостю глазки.
— Алла, — Ненашев сожалел, что застал Чепцову в таком состоянии — вовсе не потому сожалел, что заботился о ее здоровье и нравственности, просто он осознавал, что объясниться с нею сейчас будет достаточно трудно. — У меня к тебе серьезный разговор.
— Ну, ешь твою мать, Ненашев, до чего ты серьезным мужиком заделался — просто атас, — помотала головой Чепцова. — Брезгуешь, что ли?
— Ладно, — Ненашев почувствовал, что она все равно не отстанет, — плесни, только совсем немного.
— А мы и сами помногу не пьем, и гостям не наливаем. Правда, Олюня? — Чепцова достала из бара, встроенного в стенку, широкий хрустальный с толстым дном стакан для виски, плеснула в него жидкости на два пальца.
И стакан этот Ненашев помнил. Она ведь его специально достала? Он выпил, почти не почувствовав ни вкуса, ни крепости водки.
— Закусите, пожалуйста, молодой интересный, — Олюня приготовила ему бутерброд с сардинами, но в глазах ее горел призыв, недвусмысленный, старый и банальный, как старо и банально многое в этом мире.
Думая о том, какая она все же пошлая и развратная дура, Ненашев торопливо сжевал бутерброд, промычал что-то вроде благодарности и решительно взял Чепцову за плечо.
— Идем-ка, Алла, потолкуем на кухне. А Оля пусть телик врубит или музычку послушает пока — не очень громкую, разумеется.
— Что за извращение — заниматься любовью на кухне? — дернула плечиком молодая подруга Аллы. Она полагала, очевидно, что выдала нечто очень остроумное и экстравагантное, посему и улыбнулась победной улыбкой, которая, в основном, предназначалась для Ненашева.
Ненашев в очередной раз подумал о том, какая она все же дура, и ответил Олюне кислой гримасой.
Поплотнее прикрыв за собой дверь на кухне, он тихо спросил Чепцову:
— Ты не очень пьяна сейчас?
— А в чем дело? — веселость ее, похоже, улетучилась.
— Дело достаточно серьезное, как я уже говорил. Мне надо задать тебе пару вопросов.
— Каких еще вопросов? — а она, как выясняется, раньше просто старалась казаться более пьяной, чем была на самом деле.
Ненашев сунул руку во внутренний карман куртки и вытащат оттуда лист плотной бумаги, который аккуратно положил на стол перед Чепцовой.
— Что это? — она наклонилась пониже, будто плохо различала, что же было изображено на бумаге.
— Не что, а кто, — спокойно ответил Ненашев. — Это ты.
— А-а, теперь вижу.
— Да ты и раньше все прекрасно видела. Изображение ведь очень четкое. Ты не догадываешься, где, когда и при каких обстоятельствах этот кадр был снят?
— Не догадываюсь, — лицо ее скрывали свесившиеся пряди светлых волос, а руки, крепко схватившиеся за углы стола, побелели.
— В прошлую субботу, шестнадцатого октября — это в графе «где и когда». А насчет обстоятельств ты должна вспомнить.