Ку-Ка

Когда исследования показали, что Софьюшка не может иметь детей, это чрезвычайно расстроило двадцатитрёхлетнюю девушку, всего лишь год пребывающую в замужестве. Сомневаться не приходилось. Диагноз был вынесен не новичками-стажёрами, не в какой-то сельской клинике, где порой один доктор лечит и людей, и животных. Он был поставлен самым настоящим советом, самых что ни на есть профессоров, в весьма известном медицинском Центре, специализирующимся на вопросах акушерства и гинекологии.

Участливые светила медицины лишь посочувствовали бедной девушке и посоветовали обратиться к психологу, чтобы уравновесить свои пошатнувшиеся от бесконечных

обследований, от бесконечного ожидания, нервы. Сами же они весьма прагматично подходили к подобного рода драмам, и то что для Софьи равнялось крушению жизни, воспринималось звёздным консилиумом, как очередной клинический случай. Однако это вовсе не означает, что они выполняли свою работу спустя рукава – это действительно было серьёзное, доскональное исследование. Врачебная практика не допускает эмоционального вовлечения в процесс, чтобы избежать профессионального саморазрушения. После общего совещания, доктора отправились пить кофе, рассказывая анекдоты, шутя и флиртуя. Все, кроме одного….

К психологу Софья не пошла по нескольким причинам. Во-первых, она не считала, что её душевное состояние нуждается в чьей-либо подмоге. Ей нужна была помощь в конкретном вопросе, она за ней обратилась, ей попытались помочь, но не помогли, и теперь все психологи мира не могли бы дать ей успокоения. Во-вторых, она полагала, что к данным специалистам обращаются люди исключительно душевно нездоровые, а себя она чувствовала совершенно нормальной. И в-третьих, Софья просто не верила в психологию, как науку. Какая-то несерьёзная, игрушечная дисциплина с сомнительными методами и результатами. Психолог! Да он даже не врач!

Свой диагноз она восприняла, как участь, как приговор, как конец жизни. Все её чаяния, представления о будущей жизни были неразрывно связаны с ребёнком, и теперь, когда консилиум поставил под этим вопросом жирную, чёрную точку, точка эта стала пулевым отверстием в её жизни. В каждой подписи, поставленной на выданном ей заключении она слышала скрип закрывающейся калитки в её будущее. В отчаянии она сокрушалась, она клялась сама себе, что лучше бы у неё нашли рак, или СПИД, или ещё что-то такое же страшное и неизлечимое. Она приняла бы это куда легче, чем весть о бесплодии.

Софья была юна и миловидна. И подавлена. Её муж Дмитрий, понимал её состояние, хотя и не мог до конца прочувствовать всю трагедию. Он всячески пытался поддержать её, подобрать слова, найти выходы. Вечерами она целыми часами лежала головой на его коленях и беззвучно плакала. Он гладил её удивительно-густые, чёрные, длинные волосы, запуская в них пальцы, перебирая пряди, пытаясь успокоить. Сам он был готов на удочерение, раз ребёнок был настолько важен для его возлюбленной. Однако разговоры выходили не очень успешными, а чаще слов и вовсе не находилось, и Дмитрий был уверен, что психолог точно справился бы лучше. Софьюшка ничего не хотела слышать о приёмном ребёнке, и лишь твердила, что не верит в то, что Бог сделал ее бесплодной, что обязательно найдется способ забеременеть. Слушая подобные речи, Дмитрий лишь вздыхал, и ему хотелось напиться, поскольку он был куда ближе к реальности, и не позволял этому горю затмить его здравый рассудок и лелеять надежду, которой никогда не суждено сбыться.

Быть может, в нём бы тоже жило недоверие к приговору врачей, и он бы надеялся на иное, продолжал искать выходы и обратился в другие учреждения подобного типа, если бы не одна деталь….

Он сам был одним из членов этой комиссии.

Странная женщина сидела перед Софьей. Комната была небольшой, ветхой, но практически пустой. Деревянный настил на полу. Деревянные

стены. Деревянные, скрипящие балки над головой, уходящие куда-то вверх, тающие в темноте, где потолка или крыши рассмотреть было невозможно. Посередине стол. Едкое зловоние. В углу валялся зажжённый, периодически помигивающий фонарик – он был единственным источником света здесь. Всё было странно. Никаких тебе ковров, комодов с бесконечными склянками, пучков сушёных трав, порошков и прочей атрибутики знахарского убежища. Софьюшка объехала их уже с десяток – от скромных, честных старушек, которые выслушивали её и лишь отрицательно качали головой, не в силах помочь, до явно шарлатанских, вычурных гадалок, обещавших решить все проблемы, но так ничего и не решивших. У всех у них были конечно разные жилища, но эта комната отличалась от всего виденного ранее своей пустотой, темнотой да густой немногословностью. Полумрак помещения делал тишину, их окружающую, звонкой и глубокой, как колодец.

Софья начала было исповедоваться в своём несчастье, но старуха только подняла палец, призывая молчать. Палец оказался настолько безобразным и отталкивающим, что девушка невольно отвела взгляд.

– Мне всего двадцать шесть… – вдруг сказала бабка, словно невзначай.

Софьюшка так и не поняла, что значила эта цифра. Быть может – сумма, которую ей нужно заплатить? В конце концов, не могла же речь идти о возрасте? Софья ещё раз робко оглядела женщину. Типичный, запущенный, старческий портрет. Рыхлая, как поролон, кожа, картофельный, бугристый нос, вроде, как даже, одного глаза нет, во всяком случае, его скрывала повязка. Сосульки немытых волос. Грязная, нелепая, многослойная одежда, словно зловонный кокон.

Эту гадалку и целительницу Софье порекомендовала подруга, заранее предупредив о некоторых её странностях. Подруга была несколько младше её, студенткой медицинского университета и стажёркой у Дмитрия. Поначалу Софья жутко ревновала, когда те задерживались в клинике, даже собиралась застать их с поличным. А когда решилась на скандал и поехала, то застала их в анатомическом театре над трупом, когда Дмитрий что-то объяснял той, ковыряясь во внутренностях. Все трое посмеялись над нелепой ситуацией, а позже как-то так вышло, что они крепко сдружились. Удивительно, она всегда носила белую одежду. Софья с Дмитрием так и прозвали её – Девочка в белом. Узнав о результатах исследования и дальнейших попытках Софьюшки, она однажды порекомендовала ей прийти именно сюда.

– А ты сама обращалась? Или так, по слухам? – поинтересовалась у неё Софья.

– О, да… – отозвалась Девочка в белом, и глаза её странно заблестели.

Но на просьбы рассказать, что и как, та лишь ответила, что не может говорить об этом.

– Сходи. Тебе понравится… – добавила Девочка в белом.

Звали гадалку тоже странно – мадам Монро. Больше она походила на уличную бродягу или сумасшедшую, но никак ни на человека, призванного помогать людям. Но Софьюшка справилась и со своими сомнениями, и с её дурным запахом и не ушла. В конце концов, все они ненормальные – экстрасенсы эти, но уж лучше к ним, чем к психологам!

Девушка то и дело посматривала вверх в опаске, что что-нибудь обрушится. Уж очень выразительно скрипели балки. Мадам Монро оставалась последней надеждой, после которой, в случае неудачи, Софье оставалось только смириться со своей неполноценностью и поразмыслить об уходе из этого мира.

Обе молчали.

– Не помогли? – Вдруг спросила мадам Монро, словно просто так, словно зная ответ.

– Не помогли, – обречённо выдохнула Софья.

Старуха лишь грузно рассмеялась, отпустила несколько скверных непристойностей в адрес медицины и вывела заключение: