Кубанские сказы
Шрифт:
– Вот, – сказала Дуся, – заветные колосья! Подошли мы поближе, глянули – и дух захватило.
Каждый колос в ладонь длиной, зерна – как горошины, стали считать их – со счета сбились, больше сотни в каждом колоске.
А дивчина стоит, разрумянилась, как весенняя зорька, и улыбается радостно.
На следующий год засеяли мы этой пшеничкой два гектара и получили с каждого гектара по триста шестьдесят пудов семян. Придет весна – и на всех наших колхозных полях зашумят, зашепчутся заветные колосья.
Дуся теперь Героем стала –
Вот какие люди живут на кубанской земле – сказку обгоняют!
Добрая память
По пологому косогору до самой Лабы тянется наш колхозный сад. Растут в нем самые лучшие мичуринские сорта яблонь, крупные шпанские вишни, груши кубанский Бергамот, которые сами тают во рту медовым пахучим соком. Весной, когда зацветет сад, весь берег кажется покрытым теплым розовым снегом. И далеко-далеко в степь ветер несет нежное дыхание цветущих яблонь, слаще которого нет ничего на свете.
В жаркую летнюю пору не успеваем мы возить из сада всякие фрукты, хотя в колхозе сейчас двадцать автомашин имеется.
Весь этот богатый сад посадил и вырастил наш колхозник Савелий Ивко. Раньше земля эта зарастала диким терновником и яблоньками-дичками. В тридцатом году, когда организовалась артель, поднял Савелий Ивко молодежь на раскорчевку косогора. И в ту же осень засадил он первые два гектара колхозного сада. А с тех пор уж так повелось, что каждый год в колхозе еще пара гектаров сада прибавлялась. Часть Савелий подсаживал, часть к дичкам прививал. Везде, во всех краях земли советской, были у нашего садовода добрые друзья, которые присылали ему самые лучшие саженцы! Понятно, что и наш дед Савелий в долгу не оставался. Про наши яблони и груши на всю Кубань слава идет, возле наших артельных ларьков, и в райцентре, и в самом Краснодаре всегда покупателей много.
Сейчас дед Ивко проживает на покое, в новом домике под зеленой крышей. Стар он стал, девяносто годков ему, сам работать не может, только советы дает. За его труды колхоз построил ему после войны дом новый и трудодни начисляет. Так весь народ наш решил, потому что каждый уважает старого садовода, который создал артели такое богатство.
В то лето, когда на Кубань фашисты ворвались, в саду у нас ветки ломались – столько было яблок и груш! Машинами их отправляли мы в подарок советским солдатам.
А когда стало известно, что отходят наши войска в горы, когда вместе с усталыми солдатами потянулись вверх по Лабе обозы колхозников, целую ночь не спал дед Ивко. Вышел он из своей хаты и до рассвета все смотрел на север, где грохотали артиллерийские сполохи. А рано утром собрал дед стариков да женщин, что остались в станице, дал им топоры и повел в сад.
– Давайте порубаем его, чтобы врагу не достался, – сказал он.
Пришли люди в сад, но ни у кого рука не поднимается, чтобы рубить деревья.
Смахнул дед Савелий слезу со
– Ну, чего стали?! Рубите. Не хочу я, чтобы сад наш немецким баронам служил. Нагляделся я на них, когда в шестнадцатом году у них в плену был. Проклятое племя, жадное да злобное!
Так неужели им нашими трудами пользоваться? Не бывать этому!
Схватил он топор, подошел к яблоньке молодой. А она стоит, как девушка, – стройненькая, зеленые лучи веточек своих к солнцу тянет.
Размахнулся садовод и ударил яблоньку под корень. Вздрогнула она зеленой листвой, будто застонала, и, как крупные слезы, посыпались с нее золотистые яблоки.
Бросил тут старик топор на землю, упал лицом в траву и заплакал.
– Не могу я рубить! Вроде как на ребенка своего топор поднимаю… Ведь я ее сам сажал… Я ее маленькой помню… Болела все она, а я ее выхаживал!
Заплакали тут и его помощницы, побросали топоры. А потом, когда успокоились немного, сказала одна из женщин:
– Не надо, дед Савелий, сад рубить, неправильно это. Вроде думаем мы, что навеки к нам фашист приходит. Угонят его, сгинет он, а сад наш останется. Давайте обтрясем все яблоки и груши – пускай гниют, чтоб лютым ворогам не достались… А сад пусть живет!
Так и порешили. Долго потом над станицей прелыми яблоками пахло.
Ворвались фашисты в нашу станицу и сразу за грабеж принялись. Зерно, масло, скот у людей отобрали, погрузили в поезда и на запад, в свою Германию отправили. Хотели враги кубанских яблок в подарок своему фашистскому начальству послать, но из этого ничего не вышло. Рыскали вражеские солдаты по колхозному саду, искали фрукты, думали целый вагон загрузить, а собрали только пару корзин. Да и в этих корзинах яблоки были битые и гнилые, одним словом, падалица.
В станице, в школе нашей, штаб фашистский разместился. А главным в этом штабе был немецкий генерал – сухой такой, тонконогий, в черном костюме ходил, а на рукаве и на фуражке белый череп и кости крестом. Глаза холодные, прозрачные, точно неживые.
Заехал он как-то на машине в сад. Встал на бугорке, обвел оловянными зеньками зеленое приволье и говорит своим офицерам:
– О, какой большой и хороший сад. Прямо как у нас в Тюрингии. Только яблоки, конечно, похуже, скверных сортов…
И вдруг слышит, отвечает ему кто-то по-немецки:
– Сорта у нас самые лучшие, мичуринские. Таких сортов в вашей Германии и не видывали!
Удивился генерал, обернулся. Вздрогнули, повернулись и все его офицеры. Глядят: стоит в сторонке маленький старичок, худенький, щупленький, бородка седая, лохматенькая. Только глаза у него ясные, светлые, гордые.
– Откуда ты, старик, немецкий язык знаешь? Почему думаешь, что у нас нет таких яблок, как у вас? – спросил генерал.
– А я в прошлую войну два года у вас в плену пробыл. В Тюрингии этой самой садовником работал.