Кубок войны и танца
Шрифт:
Я поставил точку, жирную, как ком земли по весне.
«Из него должен появиться росток. Должен родиться хлеб».
Я сел за стол, чтобы написать пару строк, но заболели глаза, я с трудом различал бумагу, лежащую передо мной, я встал, прошёлся по комнате, почувствовав здоровье мышью, на которую я поставил капкан.
«Ничто располагает к себе, рвётся из тишины, скалит беззубый рот, лает, дышит, поёт, рассыпает похвалы, кладёт на руку семечки, подшипники и цветы, сорванные в том апреле, куда я скоро перееду, с тетрадями, книгами и шарфом, на котором повесилось двести четырнадцать человек. До меня – до всего».
Мне снились страницы из «Заратустры», эротика, порнофильм в российской глубинке, где я работал в библиотеке и ко мне
«Надо жить так, как виноград, превращающийся в вино. Иначе кино закончится на третьей минуте фильма, камера погаснет, в ней умрут люди, запахнет тленом и разложением, из объектива поползут черви, один за другим, раздуваясь и расширяясь и превращаясь в змей. Жалящих слово прошлое. Там, где весна теперь».
Надел ботинки, обитые железом, пиджак, брюки и плащ. Спрятал себя, чтобы меня видели все, и отправился на прогулку.
«Корабли к востоку от запада, я вижу море, небо и пальмы, мачете моего сознания делит историю надвое, разрубает её пополам, птицы оставляют свои гнёзда и устремляются ввысь, города раздуваются и взрываются, разлетаясь мясом, камнями, железом, пластиком и стеклом, я достигаю невиданной высоты, я ввинчиваюсь в пространство как штопор, желая открыть его, чтоб хлынули рассвет, радость, блаженство, солнце».
Решил принять участие в издании сборника, платного, потому перевёл деньги за стихи, но когда речь зашла о доставке, запросили сумму втрое большую, чем стоимость книги. Я не выдержал, написал:
– Вы наживаетесь на чужом горе.
– Каком ещё горе?
– Стихи – это горе. Быть писателем – мрак, прорезаемый молниями.
Больше ничего не ответили, подумали: сумасшедший. Я и не ждал. А ел суп, в котором плавала курица, то есть её детали.
«Когда пишут все, то великий поэт тот, кто не пишет. Ничего. Никогда».
Я шёл и думал, что в космос полетел первым я, а не Юрий Гагарин.
«Гагарин – главный герой фильма „Шоу Трумана“».
Купил семечек голубям, пошёл по базару, передо мной двигалась девушка, в чёрной юбке, в чёрных колготках. Я возжелал её, безумно и судорожно. Захотелось броситься перед ней на колени, просить, умолять быть со мной, брать семечки с моих ладоней, вспархивать, улетать. Девушка села в машину и уехала. Я состарился ещё на десяток лет.
«О цветок, разреши мне сорвать тебя, сделать своим, посадить в вазу, чтобы ты в ней состарился, оторванный от земли, и погиб. Я хочу наблюдать твою смерть».
Была глубокая ночь. Я смотрел страницы в инете, разных красивых девушек, то есть сходил с ума, мне понравилась Стеф, живущая в США, далеко от меня, окружённая лайками и комментами, вниманием усатых мужчин, горячих, кавказских, страстных, мне стало больно, я захотел обладать ею, гладить ей руки, целовать ей ноги, читать ей стихи, чтобы она плыла, вздрагивала, качалась, на лодке спеша ко мне, но она отступала, уходила, терялась, пропадала и не могла.
«Стеф, я подарю тебе свою книгу, чтобы ты скакала в ней на коне, окружённая пламенем, ночью, огнём и сном, я раскатаю твои бёдра на столе, пройдусь по грудям твоим скалкой, они превратятся в тонкие лепёшки, которыми мы накормим голодных детей, мы сходим в Тау, где будем есть бургеры, пить кока-колу, материться, сорить, курить, нас выведут, отпустят на волю, я возьму тебя за руку, но она выскользнет, полетит, затеряется в небе, но будет сбита орлом, падёт, небольшая ласточка, к моим вековым ногам, и я подыму её, отряхну, расцелую: длань, что погибла в небе. Я знаю, это не беда, твои руки – это хвосты ящериц, которые ты отпускаешь, когда тебя хватают за них, но они отрастают снова, наносят макияж, красят губы, брови, глаза, пишут далёкие и честные письма, наполненные рабами, словами, бочками с вином, нежностью, арматурой, камнем, гранитом, мрамором. Мы увидимся там, где никогда не увидимся. Интернет – глобальный обман или гигантская правда. Он приближает душу, но удаляет тело. Твой ликстановится
Я чувствовал любовь, этот таран, сотрясающий мою комнату, разносящий в щепы дверь, пыльный ковёр, трёхдневную щетину, усталость, лень, носки, валяющиеся на полу, божий день, чёртову ночь. Рукописи, очки, тишину.
«Я возьму охапку снега, брошу её к твоим ногам, твоё платье заскользит вниз, упадёт и растает, на снегу ты будешь распята и вечна, здания в США встанут друг на друга, чтобы тебя увидеть, голую и порывистую, похожую на статую Афродиты, выпадающую как дождь и град, кружащуюся, подобную дереву, на котором я повешусь, если ты мне откажешь. Протяни мне свою руку между моих дланей, пусть твой поезд проедет по моим рельсам, везя горючее, дрова, машины, коней. Я должен припадать к твоим бёдрам, будто в припадке, я должен взбивать твою душу и спать по ночам на ней. Мы должны сделать так, чтобы на земле были только боги, ни одного человека, тогда вселенная откроется нам как банка тушёнки, паштета или тунца. Мы полетим к звёздам, как мать укладывает ребёнка спать, отец приходит с работы, дочь покидает дом. Иначе – конец, мы просто будем счастливы, будем наслаждаться друг другом во всей полноте, так как не знаем языков друг друга, и умрём в один день, в один час. Эта радость будет приравнена поражению, потому что мы ничего не узнаем, а просто догорим, выключимся и выйдем из строя, как прибор или как солдат. Сейчас темно, тяжело, а я пишу тебе эти слова, наполненные любовью, пухом, перьями, мякотью абрикоса, персика, порохом, сталью, громом. Я должен собрать в кулак всю свою страсть, всю свою волю, все слова и воздействовать на тебя, поднимать тебя ввысь, на встречу с самой собой».
Я сел за стол, устал, закатился. Уронил свою голову.
«Огонь, если красен, – кровь».
Мне нужна была девушка, не знающая моего языка, чтобы тайна жила, а избранница оставалась загадкой.
«Я уйду в мир фантазий и грёз, которые лопаются над землёй и идут дождём, градом, молнией».
Я смотрел на её ноги, специально созданные для старости, для морщин, для набухших вен, содержащих в себе мух, ползающих внутри, я понимал неизбежность плохого, но я хотел вложить всю свою силу в то, чтобы её бёдра, голени, щиколотки навсегда были молодыми, восходили и жгли.
«Секс, который не приводит к зачатию, есть выстрел холостым патроном. Ведь никто не убит».
Во сне я вошёл в огромное здание, поднялся по лестнице и попал в объятия полной девушки, которая повела меня за собой, привела в компанию, пьющую пиво и едящую чипсы. Один из парней пожал мне руку, плюнул на неё и растёр. Второй улыбнулся. Девушки отвернулись. Дальнейшее поплыло, я видел только свой побег, как я очутился в подвале, где висели туши свиней. И в них метали ножи. От одного из которых я встал. От моего пробуждения пахло касторовым маслом, Англией и вином. Я прошёл на кухню и выпил холодный сок.
«Мой потолок отодвинут. Одной своей строчкой я достигаю бога, звёзды и вечность».
Я посмотрел футбол. Стало совсем тоскливо. Встал и прикончил моль.
«Верить в меня – поставить меня над собой. Но сейчас всё иначе. Я есть никто и ноль. А так мы не достигнем бессмертия, а, скорей, все умрем. Ведь люди не хотят, чтобы какой-то чужеземец стал главным. Ведь Христос нигде не еврей. В России он русский, а в Грузии он грузин. А я повсюду есть я. Никто не хочет моей победы. Все ждут моего поражения. Распада и разложения. Того, что исчезну я. Как все падают на забившего игрока, отмечая гол, так все легли на меня, только с обратной целью. Чтоб не дать мне взойти. Так устроена жизнь. Чей парадокс в том, что всё выглядит так, будто ничего такого не происходит. Все покоятся на мне, то есть просыпаются, умываются, чистят зубы, идут в туалет, завтракают, едут на учёбу, работу и так далее и так далее. Я есть никто и всё».