Кудеяр
Шрифт:
— Нельзя мне не идти, Ульяша, конюшего надо уведомить, чтоб врасплох не застали.
— Уведомить уведомь а в драку не лезь! — Ульяна перекрестила мужа. — Поел бы сперва.
Афоня только рукой махнул.
— Некогда, пошёл я.
По дороге заглянул в сарай, прихватил увесистую оглоблю и устремился к дому конюшего.
День занимался ясный, солнечный. В придорожных берёзах деловито орали грачи. По Варварке на торжище валом валил народ: Афоня миновал Варварский крестец и повернул направо, к усадьбе Ивана Овчины. Разъярённая толпа уже осадила ворота, пришлось обойти постройки, перемахнуть через ограду. Конюший с мечом в руке стоял на крыльце,
— Выходи, сучий сын, мы тебе покажем кузькину мать!
Плотные дубовые ворота гудели под ударами дубин, однако не поддавались. Чья-то голова показалась над ними, но тоненько звякнула стрела, и голова, испустив вопль, исчезла.
Дубины загрохотали ещё яростнее.
— А ну, ребята, навались!
Афоня признал голос кожемяки. Ворота распахнулись, толпа повалилась на землю, и только Акиндин, ворвавшийся во двор первым, устоял на ногах. Афоня с оглоблей в руках шагнул ему навстречу.
— Прочь, Афонька, иначе быть Ульянушке вдовушкой!
— Сам уноси ноги подобру-поздорову!
От этой дерзости зеленоватые глаза Акиндина побелели.
— Ах ты, сволочь!
Дубина со свистом прошлась рядом с головой Афони. Тот, увернувшись, раскрутил оглоблю и обрушил её на Акиндина. Кожемяка по-звериному отпрянул и коротким взмахом нанёс сильный удар по оглобле, отчего та переломилась пополам.
— Слабоват, Афонька, со мной тягаться. Получай же!
Вновь дубина прошлась рядом с виском. Афоня пригнул голову и резко ударил ею в живот Акиндина. Раскинув руки, тот опрокинулся на землю. Толпа зачарованно смотрела на побоище. Афоня шагнул к поверженному противнику, но тот ловко подсёк его ногой. Два тела, плотно сцепившись, покатились по двору, поросшему птичьей гречишной. Акиндин, словно клещами, сжал шею Афони, отчего у того зарябило в глазах. Собрав все силы, он ударил кожемяку кулаком в лицо. Тот крякнул и ослабил объятия. Афоня, вывернувшись, вскочил на ноги. Соперник тоже поднялся, широко расставил ноги. По лицу и белой рубахе струилась кровь. Резким движением Акиндин выхватил из сапога нож, прыжком бросился на Афоню, нанеся ему сильный удар. В это время конюший сбежал с крыльца и мечом срубил кожемяке голову.
Толпа отпрянула к воротам, ощетинилась дубинами, топорами, шестопёрами, бердышами, а потом медленно двинулась на Ивана Овчину. Неожиданно из-за спин нападающих полетели камни. Один из них угодил в висок конюшего, кровь красным червём поползла по щеке. Воевода взмахнул мечом, но сильный удар бревном расплющил ему шлем. В толпе завизжали, заулюлюкали. Иван Фёдорович сделал несколько шагов, пытаясь устоять на ногах, но не удержался и упал. Нападающие кинулись к нему, намереваясь добить, растерзать, но прозвучал хриплый голос Андрея Шуйского:
— Не убивайте этого кобеля, тащите его в ту самую темницу, где мне пришлось помаяться по его воле, пусть крысы им полакомятся!
Конюшего поволокли в Кремль, в тюрьму.
На Красном крыльце великокняжеского дворца стоял Ваня и широко распахнутыми глазами смотрел на тело любимца матери, волочимое по земле; слёзы текли по его щекам. Рядом стояли митрополит Даниил и мамка. При виде брата Аграфена повалилась на колени, запричитала:
— Убили, убили касатика моего ненаглядного! Услышав её крик, сторонники Шуйских возмутились:
— Эй, ребята, тащите эту сводню в ров!
— Отпустите, отпустите её! — закричал Ваня, но никто уже не слушал его, толпа озверела от самовольства.
— Опомнитесь, исчадия адовы, вспомните о Боге, не берите
Никто, однако, не думал слушаться. Ваня с удивлением смотрел на предводителя смутьянов, которого он три дня назад пожаловал боярством. Потное, грязное лицо, осклабившийся в хищной усмешке рот, самодовольный взгляд. Лютая ненависть зажглась в сердце юного великого князя к этому человеку.
Можно привести немало примеров из истории, подтверждающих истину: жестокий человек от жестокости и погибает. Лют был Михаил Глинский — скончался в темнице. Сурово покарала Андрея Старицкого и его сторонников Елена Глинская — умерла в страшных мучениях от яда. Жестокость Андрея Шуйского не останется неотмщенной: придёт время, и великий князь отдаст его на растерзание псам. А пока Шуйским всё нипочём, пришёл их час!
ГЛАВА 2
— Да что же это творится у нас, отец? Ваню Овчину Шуйские приказали заковать в оковы и заточить в темницу. Мало того, есть ему, бедному, не давали, отчего он весь высох и погиб в страшных мучениях. Сегодня утром тело его выволокли из темницы и бросили в ров. Не могу, не хочу видеть всех мерзостей нынешнего бытия! Уйду в обитель, чтоб быть подальше от всего этого!
Михаил Васильевич Тучков, бледный и озабоченный, стоя у окна, слушал сетования сына.
— В монастырях тоже немало неправды, — возразил он, — и пьют там, и прелюбодействуют, и кривду, угодную игуменам, говорят.
— Таких обителей на святой Руси немного, отец! Это мне хорошо ведомо… Вот плата за всё, что сделано Ваней для нашего отечества! Не благодаря ли ему после кончины великого князя Василия Ивановича мы спали спокойно, не страшась набегов ворогов? Не он ли усмирил татар, успешно завершил в прошлом году войну с Литвой, присоединил к Руси две крепости — Себеж и Заволочье?
— Что и говорить, заслуги Ивана Овчины перед отечеством велики.
— Так за что же его покарали? Может, за любовь к великой княгине? Так Шуйским ли судить за эту вину? Всем ведомо: вдовцу Василию Васильевичу слуги каждую ночь волокут на утеху девицу. Вот где суд надобен!
— Шуйские, сынок, не могли простить Ивану Овчине того, что благодаря любви он выше их вознёсся.
— А сестру Вани Аграфену сослали в Каргополь и там постригли. Обвинили её в том, будто это она свела Елену с Иваном. Всё у нас на Москве порушилось, нигде не найти правды, усобица лишь одна. Зато ворам и изменникам приволье. Кончится ли когда эта проклятая смута!
— Увы, сынок, смута только начинается. Великий князь мал, и неизвестно, доживёт ли он до совершенных лет. Не горюй, однако, жаль, конечно, Ивана Овчину и его сестру Аграфену Челяднину. Пошли, святый Боже, им милость свою.
— Будучи в Новгороде, много раз беседовал я с архиепископом Макарием. И были мы едины во мнении, что только тогда быть Руси сильной, когда не будет смуты, когда закон и правда утвердятся среди людей.
— И я с тем согласен. Прикончив Ивана Овчину, Шуйские постараются и Бельских отринуть от великого князя. В Боярской думе они поговаривают уже о том, чтобы послать Ивана Фёдоровича в Коломну воеводой большого полка. Как могу, я противлюсь этому, да чувствую, не устоять мне одному. Ты вот давеча правду молвил: ныне раздолье у нас для воров и разбойников. После кончины великой княгини казна осталась, надо бы её в большую казну перенести. Я так мыслю: рано ли, поздно ли, но минует смута, и тогда вновь окрепнет матушка-Русь. А пока потерпеть придётся.