Кухня века
Шрифт:
Совершенно забыли медики и о том, что молоко и яйца, попадая в организм человека, ведут себя по-разному в зависимости от характера кулинарной обработки. В этом заключается суть употребления этих продуктов.
Дело в том, что в молоке и яйцах содержатся витамины роста A, D, K, — полезные детям, юношам, но вредные людям после 40 лет. В этом возрасте эти продукты уже не стимулируют рост, а способствуют процессу наращивания жировых клеток либо вызывают усиленное отмирание старых клеток, чтобы уступить место новым. Так в организме искусственно создается «кладбище клеток» — источник различных болезней в зависимости от индивидуальных способностей каждого организма. Потреблять молоко надо, в принципе, только в сброженном виде, то есть в виде простокваши, катыка,
Ленинская жизнь именно благодаря тому, что ее можно проследить из года в год документально, — прекрасный пример того, что нельзя, а что можно, как не следует организовывать свое питание. По крайней мере то, что систематическое потребление яиц вредно, Ленин, что называется, доказал ценой своей собственной жизни. Это — медицинский факт, подтвержденный вскрытием тела после смерти Ильича и изучением всех его тканей.
В последние два-три года жизни Ленина в Горках каждое событие, каждый мельчайший бытовой или медицинский факт фиксировались, заносились в журнал дежурными медсестрами и секретарями Ленина (Фотиевой, Володиной), поэтому мы можем вполне обоснованно, документально сделать вывод о еще одном поразительном пробеле в кулинарных знаниях и в «кулинарной психологии» медиков и близких Ленина, вывод об их поразительной нечуткости и слепой вере в «кулинарные стандарты» их собственной жизни, консервативность которых они оказались не в состоянии преодолеть.
Так, тогдашние немецкие медики, в частности такое светило, как невропатолог профессор Ферстер, запретили давать Ленину то, что ему хотелось, — гречневую кашу, считавшуюся на Западе «кормом для кур», «грубой пищей», якобы трудно перевариваемой. Даже тогда, когда парализованный и потерявший речь Ленин знаками показывал, что ему хочется гречневой каши, профессор был непреклонен — нельзя! Это наблюдала медсестра М. М. Петрашева, которая 29 мая 1922 г., вопреки врачебному запрету, из жалости к больному Ильичу принесла гречку и была просто поражена, с какой благодарностью во взоре встретил ее парализованный Ленин.
Но ни врачи, в том числе «свои», ни тем более иностранные — немецкие, ни даже такие близкие люди, как Крупская и Мария Ильинична, которые, казалось бы, должны были понимать Ленина гораздо лучше чужих людей, как раз в данном, кулинарном, вопросе были крайне нечутки. Они верили заграничным профессорам и полностью находились во власти тогдашних обывательских представлений о питании, полагая, что для больных нужна «нежная пища», и буквально мучили умирающего Ленина как раз тем, что ему было противопоказано. С большим трудом они доставали дефицитные в то время белый хлеб, масло, молоко, яички. Более того, они варили прописываемые профессорами крепкие мясные бульоны и кофе с молоком — тоже «нежные» и весьма недоступные по тому времени «блюда» — смертельно-губительные для пораженного склерозом Ленина. Они даже не понимали, что помимо чисто физиологической вредности такая пища просто скудна и она обрекает больного на дополнительное мучение — голодание. Но ничего существенного, вроде гречневой каши, щей из кислой капусты, русской кулебяки с рыбой или куска отварного мяса, они ему не давали. И это «кулинарное издевательство», а иначе такие вещи не назовешь, не прекращалось два с половиной года, вплоть до последнего дня жизни Ленина. Вот его последнее, предсмертное, меню 21 января 1924 г.:
Завтрак. Кофе с молоком. (И все!)
14:30. Обед. Чашка мясного бульона и полстакана кофе.
В 18:40, за 20 минут до ужина, поставили термометр: температура 42,3. Сестра доложила врачу. Профессор Ферстер, не глядя на больного, из другой комнаты
Мы уделили достаточно внимания режиму и содержанию питания В. И. Ленина на протяжении фактически всей его жизни, поскольку в данном случае в нашем распоряжении имеется уникальный документальный материал по такому «второстепенному», «бытовому» вопросу, который не может быть собран в отношении какого-либо иного частного лица в XX в.
Не надо также забывать о том, что в ленинском быту отражались в значительной степени те характерные черты, которые были присущи тогдашнему быту всей русской революционной и демократической интеллигенции, причем ее положение в массе в смысле питания было даже значительно хуже ленинского и уж, во всяком случае, в десятки раз безалабернее.
А ведь именно люди этого поколения оказались после Октября 1917 г. во главе России и на решающих ключевых позициях во всех сферах управления, экономики, культуры, и их мнение, их опыт по всем вопросам жизни, а не только по вопросам внешней, внутренней и партийной политики, стал решающим, определяющим, обязательным для всей страны, для всей жизни огромного и социально пестрого народа.
Вот почему нельзя отмахиваться от учета и анализа кулинарного быта этих людей: это важно для понимания того направления, которое приняла организация продовольственного быта и снабжения советского народа, когда государство впервые в истории человечества взяло на себя с первых же своих шагов заботу об устройстве такого сугубо приватного дела людей, как их питание, их обед.
Питание гигантских, миллионных масс населения в условиях такой страны, как Россия, решено было основывать на коллективных, заводских, фабричных, машинных началах — уже тогда, когда еще не только на уровне отдельной семьи, но даже в государственной, крупной промышленности существовали сильные элементы кустарщины и ручного труда.
Решив совершить гигантский исторический прыжок в деле создания гарантированного государством, прочного, стабильного и здорового питания масс на коллективной основе и при использовании машинной кухонной техники, инициаторы и идеологи этих проектов совершили огромную тактическую, историческую и кулинарную ошибку, упустив то, что в первую очередь следовало сосредоточить внимание на организации самых мелких, самых скромных кулинарных низовых звеньев как базы, основы, фундамента всей кулинарной перестройки и ни в коем случае не пренебрегать русским, народным, крестьянским опытом домашнего питания как чем-то отсталым, исторически якобы устаревшим и ненужным новому человеку советской эпохи, поскольку личные воспоминания об этом были у русских интеллигентов самые отрицательные и безрадостные.
Но только ли русская революционная интеллигенция пренебрегла устройством своего быта, созданием благоприятных условий жизни и, прежде всего, обеспечением себе полноценного, нормального питания, символом которого являлся горячий домашний постоянный обед?
Нет, отрицательно к «домашним обедам», то есть к отвлечению своего внимания на домашнюю, повседневную кухню, на гастрономический комфорт, относилась и подавляющая часть мелкобуржуазной интеллигенции, особенно то ее крыло, которое так или иначе занималось творческой работой.
Вспомним резкую отповедь, которую дал «домашним обедам» начинающий литератор К. Чуковский в 1901 г., когда ему было всего 19 лет и когда он женился, создал семью, — «Никаких кастрюлек!», «Никаких домашних обедов».
Для этой категории разночинной интеллигенции кухня была символом мещанства, и они наивно думали избежать того, чтобы их засосал мещанский быт, «героическим» отказом от нормального питания, от организации в первую очередь — домашних обедов, то есть того необходимого условия, без которого невозможна никакая творческая работа. Они, эти наивные идеалисты, по сути дела, рубили сук, на котором намеревались утвердиться.