Кухтеринские бриллианты

Черненок Михаил Яковлевич

– Где бы пороха и капсюлей достать?… – прошептал он на ухо Димке. – Все патроны от берданки попалили. Два из четырех осталось, один где-то затерялся…

Димка какое-то время молчал. Было слышно только настороженное частое дыхание. Потом тоже зашептал:

– Тебе не страшно тут лежать? По этому проулку всех мертвецов на кладбище носят…

– Чего мертвых бояться? – ответил Сергей. – Они лежат, как чурки…

Замолчали. Избушка по-прежнему казалась нежилой. Даже собаку с козлом и тех не слышно было.

– Гайдамачиха уже, наверное, умоталась

из Березовки, – дипломатично зашептал Димка. – Пошли домой, а?… Поздно уже, всыпят дома…

Сергей, похоже, усмехнулся:

– Струсил?…

– Ничего не струсил… – загорячился Димка. – Хочешь, в ограду пролезу?…

– Полезли вместе, там и вправду лучше разглядим, что к чему, – подхватил Сергей. – Держи ружье… Я вперед полезу, а ты, в случае чего, прикрывать будешь…

Не дожидаясь согласия, он оставил на земле рядом с Димкой берданку, пробрался сквозь дыру в плетне и, скрываясь среди лопухов, пополз по ограде к самой избушке. Димка, прижав к боку ружье, пополз за ним. Неожиданно Сергей быстро попятился и уперся ботинками Димке в лицо.

– У-у-у… Кор-р-рова… – шепотом обозлился Димка. – В лицо прямо въехал. Не видишь, что ли?…

– У меня сзади глаз нет, – огрызнулся Сергей и тревожно зашептал: – Там собака и козел вроде как дохлые лежат. Прямо на них напоролся…

Мальчишки замерли. Слабый порыв ветра невнятно полопотал листьями лопухов и опять все стихло. Даже в деревне, казалось, вымерли все звуки. Димка зашептал первым:

– Может, они вовсе не дохлые, а притворились. Знаешь, вдруг Гайдамачиха по правде ведьма, как Кумбрык говорит, а козел и собака у нее оборотни.

Сергей повернулся к Димке:

– Какие еще оборотни?

– Люди такие, колдуны, которые могут обращаться в разных животных и зверей. Раньше, говорят, их в Березовке полным-полно было. Мне бабка рассказывала…

– Ну-у?… Если бы ты смог стать оборотнем, только в барана бы обратился.

– Почему только в барана? – обиделся Димка.

– Потому что в шестом классе учишься, в пионерах какой уж год, а бабкиным сказкам веришь.

Димка сердито засопел.

– Не пыхти, паровоз, с рельсов свалишься, – Сергей осторожно похлопал его по плечу. – Лежи здесь, а я все-таки проберусь поближе к избе. – И он неслышно исчез в лопухах.

Димка затаился, словно мышонок. Наступила напряженная тишина. Один лишь ветер опять легонько тронул листья лопухов и тотчас стих.

Сергей стороной обполз дохлых козла и собаку и замер почти у самых дверей избушки. На фоне мрачного облачного неба виднелась крыша, на которой, как вставшее дыбом волосы, топорщилась лебеда. Огня в избушке не было, но до Сергея отчетливо донесся запах табачного дыма, смешанный с едва приметным запахом только что сваренной ухи. Сергей пригляделся – створка выходящего во двор окна была раскрыта. От напряжения зазвенело в ушах – в избе кто-то разговаривал, но ничего нельзя было понять.

От осеннего озноба мелко застучали зубы. Сергей силился их сжать, но от этого они начинали стучать еще сильнее.

Неожиданно

послышался хрустящий скрип и, как показалось, чуть тренькнуло стекло. Сергей до рези в глазах уставился на окно – теперь створка была закрыта. Тягуче проскрипела дверь, послышались глухие голоса. Говорили хриплым полушепотом, но голос Гайдамачихи Сергей узнал сразу. И тут же на фоне пасмурного неба смутно различил сгорбленную старушечью фигуру. Рядом с ней высилось что-то островерхое, чуть не до самой крыши избушки. Сергей не сразу сообразил, что это стоит человек в плаще с наброшенным на голову капюшоном. Первых слов от волнения Сергей не разобрал. Понял только, что мужчина упомянул какую-то могилу. Гайдамачиха в ответ что-то буркнула. Мужчина помолчал и заговорил снова. Сергей старался не забыть ни одного сказанного слова.

Мужчина: – Не здоровится мне что-то. Которые сутки знобит.

Гайдамачиха: – От погоды, должно быть, – зима на носу. Да и табачищу смолишь не переставая. Покель вечер сидели, чуть не задохнулась в хате с тобой, окно пришлось растворять.

Мужчина: – Забыл спросить. Зачем к Бирюковым милицейский сын приезжал? Не вынюхивает ли?…

Гайдамачиха: – Один вечер, кажись, рыбалил с мальцами на озере, а вторую ночь напролет пролюбезничал с внучкой Савелия Терехина. Как заявился, сама спужалась, из виду ни на шаг не выпускала.

Мужчина: – Кто сегодня на остров плавал?

Гайдамачиха: – Малец Бирюковых да Терехина внук. Щуку привезли. У них и рыбы добыла на уху, что с тобой хлебали.

Мужчина: – Пусть теперь плавают, там больше нечего делать.

Гайдамачиха тяжело вздохнула. Наступило молчание. Потом Сергей опять услышал разговор.

Мужчина: – Жадность тебя, уважаемая Елизавета Казимировна, сгубила. Провела всю жизнь, как собака на сене…

Гайдамачиха: – Говорил уж, хватит… Один бог знает, кто из нас жаднее: ты со своим отцом или я.

Мужчина: – Бог… Надо ж додуматься объявление на магазин повесить… Да кто в Березовке твою «бочку сподкапусты и протчую мебель» покупать станет? Дура набитая… Уезжать тихо надо было, без объявлений.

Гайдамачиха: – Правду, сынок, сказал, что дура. Кляну себя последними словами, что поддалась на уговоры. Куда мне уезжать?… Ходю да Кузю своими руками жизни лишила, ничегошеньки теперь у меня из живого на белом свете не осталось… Вам с отцом я не верю, придушите меня при первом ловком случае. И зачем мне ехать?… Помру, однако, здесь…

Старуха, кажется, заплакала. Мужчина зло сплюнул.

Гайдамачиха: – Не плюйся. Иди, пора уже. А я никуда из Березовки не тронусь.

Мужчина: – Дура… Тебя ж милиция сразу заграбастает. Сгниешь в тюрьме.

Гайдамачиха: – Нечему уж гнить-то. Душа давным-давно выгнила, дупло осталось. Да и плоть тоже – косточки одни.

Мужчина: – Тюрьмы не знаешь, старая… И косточкам тошно будет.

Гайдамачиха: – Ишь ты, каким прокурорским голосом заговорил. В батю весь, родимый, удался – тот тоже в молодости прокурора разыгрывал. Ох, доиграетесь…