Кукла дядюшки Тулли

Кэмерон Шэрон

А потом я разозлилась так, что даже сама не подозревала, что способна на такое. Но это была злоба совсем другого рода — тихая и ледяная, и она делала меня внешне спокойной. Какой бы я ни была и что бы ни творила, поведение Лэйна было просто непостижимым и непростительным. Я подбросила угля в камин и решила, что моя злость оправдана. Она внесла ясность в мое сознание и помогла отделить полезные мысли от тех, что оставляли после себя только смущение и горечь.

Я обдумала каждое слово, что было сказано нами на той

поляне. А потом подумала, каким он был последние две недели. Его равнодушие, беспокойность и постоянные отлучки. Я взвесила их и поняла, что они означают для меня. И вывод был таков: Лэйн просто мне врал. Ему было нелегко, его легкомысленные слова не соответствовали крепости объятий и вообще всему тому, что я раньше о нем знала или думала, что знала. И еще он сказал: «Я должен был пристрелить его, и ничего этого сейчас не происходило бы». Это было нелогично. Застрелив Бена Элдриджа, он не решил бы проблем со мной и не избавился бы от своего стремления к скитаниям. Лэйн лгал и, судя по его поведению, делал так с самого декабря. Я не понимала этого, и мне это не нравилось.

Я натянула ночнушку, почувствовав холод, а затем замерла. За стеной раздались легкие быстрые шаги. Я тихо прокралась по ковру и открыла дверь, изо всех сил стараясь повернуть ключ как можно тише. Это оказался дядя. Он стоял в ночнушке и смотрел на портрет моей хранительницы, держа свечку в руке. Он оглянулся на меня, когда я открыла дверь.

— Я не сплю! — громко объявил он.

— Я тоже, — шепнула я. — Давай будем говорить тихо, вдруг Мэри спит.

Я вышла к нему в коридор, и он продолжил разглядывать портрет.

— Дядя, тебе нравится этот портрет?

— О да! — с энтузиазмом воскликнул он, почти ткнувшись носом в картину, потом вспомнил и продолжил шепотом: — Да. А Лэйн уехал, племяшка.

Я стала рассматривать тени у себя под ногами.

— Знаю, дядя.

— Но не навсегда. Он так сказал. Не навсегда уехал.

Я подскочила.

— Да? А что еще он сказал?

— Он сказал, что иногда люди уезжают, потому что они должны, потому что иногда… — Он напрягся, силясь вспомнить что-то, и стал дергать полы своей ночной рубашки, так что мне пришлось осторожно отобрать у него свечу. Он снова заговорил шепотом: — Думаю, я должен рассказать тебе один секрет. Я ведь могу? Думаю, конечно, да! Лэйн сказал… — И он оглядел коридор, будто кто-то мог подслушивать. — Он сказал «Париж». Он сказал, что это секрет.

Я уже вовсю шевелила мозгами и разве что не щелкала шестеренками в голове. Лэйн ехал не «куда глаза глядят», он направлялся в Париж. И не хотел, чтобы кто-нибудь знал о пункте его назначения. Секрет, с тех пор, как он так переменился… с декабря. В декабре приезжал мистер Уикершем. Я наклонилась, чтобы лучше слышать дядю.

— Мне это не понравилось, когда он заговорил про отъезд и что Париж слишком далеко, чтобы

успевать к игре, это ведь совсем не прекрасно. Но думаю, он забыл про это. Он сказал, это была ошибка. Ведь люди совершают ошибки…

Вот почему он говорил, что должен был собственноручно пристрелить его, и ничего этого не случилось бы. Теперь он отправился в Париж по поручению Уикершема, чтобы проверить, нет ли там следов Элдриджа и действительно ли дядины изобретения не покинули Стрэнвайна. Им ведь нужно будет в этом убедиться? Невзирая на всю ту чепуху, что Уикершем нес в гостиной. От этого зависела безопасность морского флота Англии. И кого еще можно было отправить туда? Лэйн молод, одинок, прекрасно говорит по-французски, знает в лицо Элдриджа и разбирается в дядиных изобретениях.

Я вздохнула, глядя на мерцающее пламя свечи. Такое положение дел меня даже успокаивало. Он действительно оставлял не меня. Он просто пытался все исправить, так же как и я пыталась в течение предыдущих шести месяцев. Но лучше бы мне не знать всего этого. Облегчение, которое пришло вместе с пониманием ситуации, только усугубило тянущую пустоту внутри. Я закрыла глаза.

— Дядя, он больше ничего не сказал?

— Сказал! Он сказал, что иногда люди вынуждены уйти, но потом они возвращаются, — шепнул дядя.

Возвращаются. Я открыла глаза.

— Это делает тебя счастливее, крошка Саймона?

Я посмотрела на два ярко-голубых глаза, так искренне желавших мне счастья.

— Да, дядя.

— Но потом они возвращаются. Лэйн всегда знает, как будет лучше. — Дядя вздохнул. А затем ткнул в портрет. — Она вернулась.

Я повернулась к своей хранительнице. Я уже решила для себя, кого изображает этот портрет, но ни у кого не спрашивала, боясь ошибиться.

— И она вернулась? — осторожно спросила я.

— Она вернулась! Да! Тогда она была очень усталой. Но ты — это она до того, как стала усталой, ведь так, племяшка?

Каким-то странным образом в этих словах я увидела огромный смысл для себя.

— Хочешь послушать часы, дядя? Пока нам не захочется спать?

— Тикание — это прекрасно. Часы всегда должны тикать, чтобы они могли сообщить тебе когда.

Мы пошли по коридору.

— Мы даже можем завести их, если хочешь, дядя Тулли.

Душой я была уже не здесь, а на корабле, плывущем во Францию. Я думала о том, когда придет тот самый обратный ветер, что пригонит нужный корабль назад.

— Завести? — Дядя всерьез испугался. — Нет, что ты! Сегодня же неправильный день! Марианна говорила, что мы должны быть терпеливыми. Ты должна дождаться правильного времени и завести их в правильную сторону. А если в неправильную, то это… назад. Марианна говорила, нужно уметь ждать, крошка Саймона. Это лучшее.

Я улыбнулась и взяла его за руку:

— Ты как всегда прав, дядя.