Кукла ходит по земле
Шрифт:
И есть у нас поверье, что – кто встретит Сивую Маску, хоть колдун этот и помер сто лет назад, – с тем что-то случится! Может, хорошее, а может, и не очень. Мол, Сивая Маска – это предвестник чего-то эдакого.
И мы иногда говорим после школы про этого Маску, мол – понятно, что чушь, а вдруг правда? Вдруг да встретится этот призрак – в мaлице да в пимах с узорами (малица и пимы – это шуба такая северная и обувь), а на лице – страшнющая маска!
Я помню, еще когда мелкий был, мы во дворе друг друга пугали:
– А-а-а! Сивая Маска идет!
–
Ну и Степа как услышал однажды про Сивую
Однажды уговорил меня, например, пойти на Ру?дник. Это у нас поселок через мост – Ру?дник называется. Заброшенный. Там старое кладбище, где заключенных хоронили. Кого в наш город ссылали, их там хоронили потом. У меня прадедушку с прабабушкой тоже сюда сослали в сороковых, потом у них моя бабушка появилась, потом – мама моя, а потом, соответственно, уже и я.
А Степины бабушка с дедушкой сюда на заработки приехали в семидесятых. Потому что раньше на Крайнем Севере хорошо платили, и сюда многие ехали, да так и оставались, хотя хорошо платить им потом и перестали… Оставались – потому что очень уж притягивающий город. Был, по крайней мере. Какой-то прямо заколдованный. Как-то этот снег завораживал, видно. И северное сиянье разноцветное. И олени прямо в центре города иногда.
А главное – люди. Они прямо удивительные тут. Тут же у нас кто только не сидел: и артисты, и писатели, и ученые разные… И вот, с одной стороны, город, может, и бандитский, но с другой – очень культурный получился. И так оно и повелось еще с тридцатых годов. Особенно когда у этих артистов-писателей-ученых стали дети рождаться. Дети же обычно были тоже культурные и талантливые. Поэтому в городе всегда была атмосфера особенная, несмотря на климат и прочее. Теплая и культурная. И бандитская, конечно. Теплая, культурная, бандитская. М-да. Но – притягательная, знаете ли. Вот люди и оставались здесь. И Степины бабушка с дедушкой остались. У них тут дочка родилась, Степина мама, а потом уже и Степа.
И вот этот Степа, неугомонная душа, уговорил меня пойти через мост, в заброшенный поселок Ру?дник, где, опять же, только старые пустые дома без окон. И – старое кладбище заключенных.
И я, как дурак, согласился, потому что Степа умеет убеждать.
– Ну пойдем сходим, – говорил Степа, – круто же! Пойдем на кладбище! Все-таки наша история! Тем более и твои родственники из этих…
А про то кладбище тоже разные нехорошие слухи ходили. Что там и беглые преступники прячутся, и вообще всякие люди опасные, и дикие звери… Но Степа меня убедил окончательно, когда спросил:
– Да что мы, не мужики? Чего мы боимся?
И я подумал, что – да, мы действительно мужики. И надо сходить, иначе он не отвяжется.
И вот мы поперлись туда – сперва по мосту. Мост оказался хлипкий, а тут еще, как назло, поднялся ветер, мост стал скрипеть и шататься, и ветер так гудел, прямо как человек выл… У нас когда ветер за окном так воет – с одной стороны, жутковато, а с другой – радостно, потому что такой вой – верный признак актировки, ну то есть школу почти наверняка отменят.
Но когда вот так идешь по мосту, а ветер в лицо, да еще такой колючий,
Я Степе говорю:
– Давай вернемся, пока не поздно.
А он:
– Чего-о?
Из-за ветра не слышит, значит.
Я кричу:
– Верне-емся!
А он:
– Не-ет! Мы уже больше половины моста прошли, куда возвращаться? Лучше уж вперед!
И так мы с ним шли, шли, мост шатался, ветер выл, и я проклинал все на свете и в первую очередь, конечно, Степу… И когда мы наконец сошли с этого проклятого моста, рожи у нас были красные, глаза слезились и оба мы были с ног до головы облеплены снегом.
Ну и потопали по поселку, мимо пустых домов, к этому кладбищу.
Постояли там, походили среди могил.
Кладбище странное, конечно: одни кресты, без имен.
– Что ж они имена-то не писали? – Степа спрашивает.
Я говорю:
– Ну, может, потому что заключенные – типа «враги народа», им типа имена не положены, даже когда умирают…
– Жесть, – говорит Степа.
И я подумал: да, что жесть, то жесть. Получается, и прадедушка мой так бы лежал, без имени, под крестом, если бы чудом не выжил в лагере. И не было бы ни бабушки моей, ни мамы, ни меня… Вообще ничего бы не было. Жуть.
Уже темнело, я достал телефон – а он отрубился от холода! У нас часто так бывает: телефоны не выдерживают мороза, и батарея отключается.
И у Степы на телефоне оставалось чуть-чуть зарядки, и я сказал:
– Слушай, пошли обратно, а? А то сейчас совсем стемнеет, а родители же не знают, где мы. С ума сойдут. Ты напиши маме своей, пока зарядка есть.
Но Степа сказал:
– Да ладно, мама все равно всю ночь на работе (мама у него в круглосуточном магазине продавец), ничего… Постоим еще. Полюбуемся.
– На что любоваться? – кричу. – Нашел тоже любование! Тут это… Скорбеть надо, а не любоваться.
– Ну, тогда поскорбим, – милостиво соглашается Степа.
И так мы ходили, ходили, ежились от ветра, туда-сюда между крестами, и Степа их фоткал, а я ему все говорил:
– Хватит фоткать, сейчас и твой разрядится!
Но он все:
– Да ладно! Зато – память. Когда еще сюда попадем?
– Никогда! – говорю уверенно. – Пошли обратно!
Степа наконец согласился, и мы двинули обратно, но метель поднялась такая, что дорогу замело, и мы никак не могли найти мост, чтобы перейти обратно в город. В какую сторону ни шли – везде были пустые дома с черными провалами окон, и кресты эти, и бревна какие-то… А моста не было и не было.
– Заблудились! – говорю и трясусь от холода и – подступающего страха, чего уж. – Как выбираться будем?
– С-сейчас… У меня в телефоне компас… – сквозь ветер голос Степы доносится.
– Так что нам твой компас? – говорю. – Он что, на мост покажет?
– Ну, он на север покажет! – кричит Степа.
– Мы и так на Севере! – кричу в ответ. – Связался с тобой, черт!
– Да не ори! – кричит Степа. – Что я, виноват, что темно и метель?
У нас вообще рано темнеет, особенно осенью и зимой, ну я говорил: идешь в школу утром – еще темно, идешь из школы днем – уже темно! И так почти всю осень и зиму. А это как раз зима и была… Угораздило же нас!