Кукла
Шрифт:
— Как это — откуда? — с возмущением повторила она. — Проценты с нашего капитала.
— С тридцати тысяч? — недоверчиво усмехнулся еврей, решив, что его хотят провести.
— Да.
— Очень извиняюсь, графиня, — иронически возразил Шпигельман, — я уже давно делаю комбинации с деньгами, но о таком проценте никогда не слыхал. На свои тридцать тысяч граф может получить тысячи три, да и то под очень ненадежную закладную. Впрочем, мне что! Мое дело — получить деньги. А то завтра придут другие, и опять
Панна Изабелла вскочила с кресла.
— Так ручаюсь же вам, что завтра вы получите все сполна! — вскричала она, глядя на него с презрением.
— Честное слово? — спросил еврей, втайне любуясь ее красотой.
— Даю слово, что завтра всем вам будет уплачено… Всем, и до последней копейки!
Еврей поклонился до земли и, пятясь к двери, вышел из кабинета.
— Посмотрим, как графиня сдержит свое слово! — бросил он, уходя.
Старый Миколай был в прихожей и с такой грацией распахнул дверь перед Шпигельманом, что тот уже с лестницы крикнул:
— Что это вдруг с таким фасоном, пан камердинер?
Панна Изабелла, побледнев от гнева, бросилась в спальню отца. Напрасно панна Флорентина пыталась ее удержать.
— Не надо, Белла, — говорила она, умоляюще складывая руки, — отцу так нездоровится…
— Я поручилась этому человеку, что все долги будут выплачены, и они должны быть выплачены… Хотя бы нам пришлось отказаться от поездки в Париж.
Пан Томаш, без сюртука и в домашних туфлях, медленно расхаживал по комнате, когда вошла дочь. Она заметила, что вид у отца очень плохой, плечи у него опустились, седые усы повисли, даже глаза были полузакрыты и весь он как-то по-стариковски ссутулился. Эти наблюдения хотя и не дали ей вспылить, но не удержали от делового объяснения.
— Извини, Белла, что я в таком неглиже… Что случилось?
— Ничего, отец, — ответила она, сдерживаясь. — Приходил какой-то еврей…
— Ах, наверное, опять Шпигельман… Донимает он меня, как комар летом!
— воскликнул пан Томаш, хватаясь за голову. — Пусть придет завтра…
— То-то и есть, что придет… и он… и остальные…
— Хорошо… очень хорошо… я уж давно собирался расплатиться с ними… Ох, слава богу, хоть чуточку посвежело…
Панну Изабеллу поразило спокойствие отца и его болезненный вид. Ей показалось, что за сегодняшнее утро он постарел на несколько лет. Она присела на стул и спросила с деланной небрежностью:
— А много ты им должен, папа?
— Да нет… пустяки… тысячи две-три.
— Это те векселя, о которых тетка говорила, что кто-то их скупил в марте?
Пан Ленцкий остановился посреди комнаты.
— Вот так так! — воскликнул он, щелкнув пальцами. — О них-то я совершенно забыл…
—
— Да, да… немного больше… Думаю, что тысяч пять или шесть… Я попрошу Вокульского, он все уладит…
Панна Изабелла невольно вздрогнула.
— Шпигельман сказал, — продолжала она, помолчав, — что с нашего капитала нельзя получить десять тысяч процентами. Самое большее — три тысячи, да и то под ненадежную закладную.
— Он прав. Под закладную — нельзя, но торговля — дело другое. Торговля может дать и тридцать на тридцать… Однако… откуда Шпигельман знает о наших процентах? — спохватился пан Томаш.
— Я нечаянно проговорилась… — покраснев, объяснила панна Изабелла.
— Жаль, что ты сказала ему… очень жаль! О таких вещах лучше не говорить.
— Разве в этом есть что-нибудь предосудительное? — испуганно пролепетала она.
— Предосудительное? Ну, бог ты мой, конечно нет… Но все же лучше, чтобы люди не знали ни размера, ни источника наших доходов… Барон, да и сам предводитель не прослыли бы миллионерами и филантропами, если б были известны все их секреты…
— Почему же, отец?
— Ты еще дитя, — говорил пан Томаш, смешавшись, — ты идеалистка, так что… тебя это могло бы оттолкнуть… Но ведь ты умная девушка, Белла. Видишь ли: барон ведет общие дела с какими-то ростовщиками, а состояние предводителя выросло главным образом благодаря удачным пожарам, ну и… отчасти торговле скотом во время севастопольской кампании…
— Так вот каковы мои женихи! — прошептала панна Изабелла.
— Это ничего не значит, Белла! У них есть деньги и большой кредит, а это главное, — успокаивал ее пан Томаш.
Панна Изабелла тряхнула головой, словно отгоняя докучные мысли.
— Значит, мы в Париж не поедем…
— Почему, дитя мое, почему?
— Если ты заплатишь пять или шесть тысяч ростовщикам…
— Об этом не беспокойся. Я попрошу Вокульского раздобыть для меня ссуду под шесть-семь процентов, и мы будем выплачивать четыреста рублей в год. А у нас с тобой десять тысяч…
Панна Изабелла понурила голову и задумалась, медленно водя пальцами по столу.
— Скажи, отец, — спросила она, помолчав, — ты вполне уверен в Вокульском?
— Я? — вскрикнул пан Томаш и ударил себя кулаком в грудь. — Я не уверен в Иоасе, в Гортензии, даже в нашем князе, да в конце концов ни в ком из наших, но в Вокульском… Если бы ты видела, как сегодня он растирал меня одеколоном… и с какой тревогой смотрел на меня! Это благороднейший из всех людей, каких я знавал в жизни… Он не гонится за деньгами, да на мне и нельзя заработать, но дорожит моей дружбой… Сам бог мне его послал, и как раз тогда… когда я начинаю чувствовать приближение старости… а может, и смерти…