Кукла
Шрифт:
«Глупец я! — думал он, уходя. — Вечно я суюсь с чем-нибудь таким, что ее раздражает. Если она меломанка, то мое мнение о Молинари может ей показаться святотатством…»
Весь следующий день он упрекал себя в непонимании искусства, примитивности, бестактности и даже в недостаточном уважении к панне Изабелле.
«Несомненно, — думал он, — более талантлив тот скрипач, который понравится ей, нежели тот, который пришелся бы по вкусу мне. Надо быть нахалом, чтобы с таким апломбом высказывать свое суждение, тем более что
Ему было очень стыдно.
На третий день он получил от панны Изабеллы коротенькую записочку.
«Сударь, — писала она, — вы должны помочь мне познакомиться с Молинари, только непременно, непременно… Я обещала тете, что уговорю Молинари играть в пользу ее приюта; следовательно, вы сами понимаете, насколько это для меня важно».
В первую минуту Вокульскому показалось, что получить доступ к гениальному скрипачу будет труднее, чем выполнить все предыдущие поручения. К счастью, он вспомнил, что знает одного музыканта, который успел познакомиться с Молинари и ходил за ним как тень.
Когда Вокульский рассказал музыканту о своих заботах, тот сначала широко раскрыл глаза, потом нахмурил брови и, наконец, после долгих размышлений заявил:
— Это трудное дело, очень трудное, но ради вас я постараюсь. Только мне придется его подготовить, соответственно расположить. Знаете что? Зайдите завтра в гостиницу в час дня, я буду у него завтракать. Вы незаметно вызовите меня через слугу, а я уж постараюсь, чтоб он вас принял.
Эти предосторожности и тон музыканта покоробили Вокульского; все же в назначенный час он отправился в гостиницу.
— Пан Молинари у себя? — спросил он швейцара.
Швейцар, знавший Вокульского, послал своего помощника наверх, а сам стал занимать его разговором.
— Ну, ваша милость, скажу я вам, людно у нас сделалось из-за этого итальянца!.. Господа валом валят, будто к чудотворной иконе, а пуще всего женщины…
— Вот как?
— Да, ваша милость. Пришлет сперва письмо, потом букет, а там и сама заявляется под вуалью, мол так ее никто не узнает… Право, вся прислуга смеется! А он не всякую принимает, хоть иные его лакею и по трешнице совали. Зато как разгуляется, так возьмет и закажет еще два номера, в разных концах коридора, и в каждом номере другую ублажает… Рьяный, черт!
Вокульский взглянул на часы: прошло десять минут. Он попрощался с швейцаром и направился к лестнице, чуствуя, как в нем закипает гнев. «Ну и прохвост! — думал он. — Да и дамочки тоже хороши!..»
По дороге ему встретился помощник швейцара, бежавший во весь дух.
— Пан Молинари, — сказал он, — велел просить вашу милость чуточку обождать…
Вокульский чуть не схватил его за шиворот, но сдержался и повернул к выходу.
— Ваша милость, вы уходите?.. А что прикажете передать пану Молинари?
— Пошли ты его… знаешь куда!
— Слушаюсь, ваша милость,
На миг Вокульский почуствовал раздражение против панны Изабеллы. Как можно было восторгаться человеком, которого поднимает на смех даже прислуга в гостинице! Как можно быть одной из его многочисленных поклонниц!.. И, наконец, пристало ли заставлять его, Вокульского, добиваться знакомства с таким пошляком!..
Однако гнев его скоро остыл; ему пришла в голову весьма справедливая мысль, что панна Изабелла, не зная Молинари, могла поддаться очарованию его славы.
«Познакомится с ним и охладеет, — подумал он. — Но уж я, во всяком случае, не стану служить им посредником».
Вернувшись домой, Вокульский застал у себя Венгелека, который уже час его дожидался.
Парень выглядел совсем варшавянином, но немного осунулся.
— Похудел ты, побледнел, — сказал Вокульский, присмотревшись к нему. — Загулял, что ли?
— Нет, ваша милость, только болел я десять дней. На шее вскочила какая-то пакость, так что доктор меня резал. Но вчера я уже ходил на работу.
— Деньги тебе нужны?
— Нет. Я только хотел поговорить насчет того, как бы вернуться в Заслав.
— Тебе уже не терпится! А научился ты чему-нибудь?
— Еще бы! Я и по слесарному делу могу, и по столярному малость… Корзинки тоже выучился очень прекрасные плести и рисовать. Ну, и в случае если придется красками писать, — тоже…
Говоря это, он кланялся, краснел и мял в руках шапку.
— Хорошо, — ответил, помолчав, Вокульский. — На инструменты получишь шестьсот рублей. Хватит?.. А когда ты собираешься ехать?
Парень покраснел еще пуще и поцеловал руку Вокульскому.
— Я бы, значит, не извольте, ваша милость, гневаться… хотел бы… того… жениться… Только вот не знаю…
Он почесал затылок.
— На ком же? — спросил Вокульский.
— На той девушке, Марианне, что живет у возчика Высоцкого. Я в этом же доме живу, только наверху.
«Хочет жениться на моей монашке!» — подумал Вокульский. Он прошелся по комнате и сказал:
— А хорошо ли ты знаешь Марианну?
— Чего тут не знать? Мы ведь с ней три раза на дню видимся, а по воскресеньям так и все время вместе — или я к ней хожу, или оба сидим у Высоцких.
— Так. Но ты знаешь, кем она была год тому назад?
— Знаю, ваша милость. Как приехал я сюда, по доброте вашей, мне Высоцкая сразу и сказала: «Смотри, малый, берегись, девка-то была распутная…» Таким манером я с первого дня узнал, каковская она; обмана я от нее не видел.