Кукловод
Шрифт:
— Значит, это ты, паску-у-уда… — в очередной раз за эту не такую уж и долгую встречу эмоции взяли верх над разумом, и вокруг меня закрутился вихрь силы. Как я сразу не понял, что именно из-за этого ублюдка бедняжка Алина попала под прицел криминального главаря Москвы? Совершенно очевидно, что это он… это он видел нас с ней в ресторане и преследовал по вечернему мегаполису. Мою недогадливость оправдывает только то, что я не знал о его связях с криминалом, хотя, глядя на методы работы, мог бы и догадаться.
Я стоял и словно со стороны наблюдал, как непроглядный мрак хлещет рваными щупальцами живых людей, как они
Именно за этого человека я и зацепился взглядом. Смотреть на взрослого мужчину, что трясся в рыданиях подобно маленькому ребенку, было крайне неприятно и жалко. И именно эти чувства стали для меня якорем, который удержал мою личность от падения в мрачную бездну кровавого безумия. Однако, не смотря на то что мне удалось устоять перед искушением и не превратиться в алчущего крови маньяка, для незадачливых охотников, которые из ловцов сами превратились в добычу, ничего не поменялось.
Я принял решение…
Эти люди, здесь и сейчас, в этом заброшенном ангаре, увидели и испытали слишком много того, чему просто не существует логического объяснения. В том, что эта информация останется при них, я не верил ни на секунду, а это значит, что к моей персоне появится еще целый ворох вопросов. Хуже того, у Цыпина, весьма опасного, надо сказать, человека, ко мне появятся вполне конкретные претензии. И станет ли он со мной церемониться после всего пережитого? Сегодня он просто меня недооценил, и излишне самонадеянно остался со мной наедине. Хотя, стоит заметить, будь возле него все его охранники, ничем бы это ему помочь не смогло. Но останься он в живых после сегодняшнего, рискнет ли он еще хоть раз приблизиться ко мне ближе, чем на дистанцию выстрела? Не верю.
Сегодня я перешел тот Рубикон, за пределами которого лежит возможность рационального и хотя бы минимально правдоподобного объяснения этой жути, которая сковывает человеческую волю и напрочь отключает мозг в моем присутствии.
А я не могу позволить себе оставлять за спиной живых врагов, которые, к тому же, будут иметь определенные подозрения на счет моих паранормальных возможностей … только не в такое время.
— Ч… чт… о это за ч…ч-чертов-щи-на?! — Совершенно бледный, белее даже чем белки его собственных глаз, Цыпин трясся, роняя розовые нити слюны с дрожащих губ. — Что про… исходит?! Что это такое-е-е?!!
— Это смерть, Валера. Прости меня.
Обратив на меня искаженный неописуемым ужасом взор, он успел почти членораздельно задать свой последний не самый умный вопрос:
— В с-смысле?
Но вместо ответа ему в грудь вонзился видимый лишь для меня одного росчерк непроглядного мрака. Вонзился и растаял в нем, подобно ледяному осколку на раскаленном песке. Тело резко дернулось и обмякло, ткнувшись носом в натекшую на землю лужицу слюны.
Вот так ближайший помощник миллиардера и хозяина десятков производственных комплексов обыденно и совершенно не изысканно испустил дух из-за своей самоуверенности, валяясь на грязном полу.
Пистолет, который я все еще сжимал
Непрошено в памяти возник случай из детства, когда я плакал, случайно раздавив бабочку в неловкой попытке ее поймать и рассмотреть ее поближе. Тогда я казался себе настоящим преступником, и ругал себя последними словами, мечтая повернуть время вспять и никогда даже не смотреть в сторону бедного насекомого. Маленькое сердце неистово стучало в ребра, как пленный узник, пытающийся сломать свою клетку, а совесть грызла своими бритвенно-острыми клыками, будто вырывая ими из моей души целые куски.
Теперь я начинаю задумываться, что и мои эксперименты, которые я проводил над крысами в школе, были продиктованы садистскими наклонностями моей Силы, хоть я тогда ей и не обладал в полной мере. Ну серьезно, какой подросток, если он не психопат, будет целенаправленно отлавливать грызунов чтобы их мучить и убивать? Раньше я себя оправдывал тем, что просто изучал свой дар, для меня причинение боли не было самоцелью, я лишь пытался понять и постичь те необъяснимые способности, что жили во мне. Но теперь я вовсе в этом не уверен…
Вот и сейчас, я просто стою над мертвым телом безразличный и опустошенный, не испытывая ни раскаяния, ни жалости, ни сострадания. И только где-то глубоко внутри моего запутавшегося сознания противно и монотонно, как сводящая с ума китайская пытка каплей воды, пульсировала словно чужая мысль: «Это неправильно! Это неправильно! Это неправильно! Это…»
Когда я несколько дней назад убивал бандитов на улицах, то полагал, что мое странное безразличие связано исключительно с тем, что они ужасные люди. Ведь на каждом из них грехов было больше, чем на всех библейских персонажах вместе взятых. Я просто убедил себя в том, что делаю обществу одолжение, оказываю настоящую услугу, когда избавляю его от подобного отребья. Ну а сейчас что?
Восемь телохранителей, похоже, даже не заметили, что их наниматель отдал душу всевышнему, и продолжали стонать и выть на разные голоса, корчась от боли в стальных захватах моих марионеток. А ведь скоро придет и их очередь…
Узнаю я когда-нибудь, проиграл ли я эту схватку своему дару или все-таки неумолимой логике? Убил я потому что мне этого хотелось, или потому что не имел другого выхода? Как знать, как знать…
Не обращая на чужие стенания абсолютно никакого внимания, я встал на колени возле покойного Цыпина и положил ему руку на затылок. Давай все же еще немного поболтаем с тобой напоследок…
В изящном и уютном, но оформленном на строгий рабочий лад кабинете, сидели двое мужчин, и совершенно не по-деловому распивали дорогой коньяк из хрустальных пузатых бокалов.
Один из них был одет в простой, хоть и явно недешевый костюм-двойку, а второй в повседневный генеральский китель, с левой стороны груди которого красовалось пестрое многообразие орденских планок.
Судя по расслабленным позам и непринужденному разговору, эти двое хорошо знали друг друга, и между собой могли быть откровенными если не во всем, то очень во многом.