Куклу зовут Рейзл
Шрифт:
Постепенно они прониклись друг к другу доверием, стали видеться чуть ли не ежедневно. И единственная причина, почему эти отношения не перешли в любовь, во всяком случае, со стороны Володи, — Жанна была внешне непривлекательна. Маленького роста, щупленькая, без сколько-нибудь различимых женских форм, лицо узкое, веснушчатое, обрамлённое рыжеватыми волосами. Правда, на лице выделялись выразительные, всегда оживлённые карие глаза. Но ещё на примере толстовской княжны Марьи все знают, что когда у женщины нет никаких внешних достоинств, говорят о её глазах… В общем, любви не получилось, но
А происходило это так. В ноябре 1960 года Володя получил повестку: следователь КГБ вызывал его в качестве свидетеля. По какому делу — сказано не было. Это могло значить что угодно, даже пересмотр старого дела 51-го года. Володя пытался уговорить себя, что нужно быть спокойным, бояться нечего, но всё равно ночь перед допросом спал плохо и явился по указанному в повестке адресу с головной болью.
К его удивлению, это было не учреждение, а обыкновенный жилой дом. Он поднялся на второй этаж и позвонил в обычную квартиру. Дверь немедленно распахнулась, на пороге стоял молодой мужчина в добротном сером костюме:
— Заходите, Владимир Фёдорович, мы вас ждём, — сказал он тоном радушного хозяина, и Володе стало не по себе. Его впервые в жизни назвали по имени-отчеству.
Второй следователь, пожилой мужчина, представившийся как Пётр Николаевич, объяснил Володе, что его вызвали свидетелем по делу Пилипенко и следователи рассчитывают на его, Володину, патриотическую сознательность.
— Кто такой Пилипенко? — искренне удивился Володя.
— Ваш знакомый по библиотеке Валерий Андреевич Пилипенко. Он арестован по делу об изготовлении и распространении печатных материалов антисоветского характера. Постарайтесь припомнить, Владимир Фёдорович, названия тех произведений, которые вы получали от Пилипенко.
Странно, но в эту минуту Володя перестал волноваться: всё понятно, больше нет этой действующей на нервы неопределённости. И Володя ответил уверенно:
— А мне и вспоминать нечего. Никаких печатных материалов антисоветского характера мне Валерий Андреевич никогда не давал.
— Вы уверены? Припомните получше. Например, «По ком звонит колокол»…
— «По ком звонит колокол»? Хемингуэя? Антисоветское произведение? — Володя рассмеялся.
— Видите ли, Владимир Фёдорович, — сухо пояснил следователь, — распространение на территории Советского Союза всякого произведения, не одобренного Гослитом, считается преступлением. И не будем здесь играть в литературоведение. Итак, «По ком звонит колокол», а что ещё? Что ещё давал вам подследственный?
— Нет-нет, вы меня не поняли. Он ничего никогда мне не давал, в том числе и Хемингуэя. Ничего.
Следователь сокрушённо вздохнул:
— А мы рассчитывали на вашу искренность… Тогда скажите, где вы брали те материалы, которые давали читать Жанне Лазаревне Агранович?
— Жанне Агранович я никаких материалов не давал и никогда ничего не брал у неё.
— Интересно получается, Пётр Николаевич, — вдруг подал голос молодой следователь. — Пилипенко говорит, что давал ему материалы, а он говорит, что не получал. Как это
В первый момент Володя растерялся, но всё же продолжал стоять на своём:
— Валерий Андреевич не мог такое сказать, потому что этого не было.
— Придётся проводить очную ставку, — пожал плечами старший следователь Пётр Николаевич.
Очная ставка проводилась через пять дней в кабинете на Лубянке. Валерий Андреевич выглядел неплохо, держался уверенно и даже свободно, только был небрит. В ответ на вопрос следователя он подтвердил, что давал Степанову почитать «По ком звонит колокол» и «кажется, ещё что-то, точно не помню». Но давал только на короткое время, и Степанов возвратил ему рукопись.
— Сам Степанов, насколько я знаю, никому материалы не давал, — твёрдо сказал Валерий Андреевич и с улыбкой взглянул на Володю. — Он только читал. А это не преступление.
— Не вам судить, подследственный, что преступление, а что нет! — взвился сдержанный до того Пётр Николаевич. Володя отметил про себя, что со времён его дела, с 1951 года, следователи заметно изменились: они стали куда более лощёнными, образованными и вот так кричат редко. Вспомнить только того пентюха, который вёл тогда его дело: он постоянно орал и никак не мог выговорить слово «фольклор».
— А давать следствию ложные показания — это как по-вашему: преступление или нет? — продолжал негодовать следователь. — То он говорил, что ничего от вас не брал, а теперь вслед за вами признаёт, что брал почитать «По ком звонит колокол».
— «По ком звонит колокол» — это не антисоветское произведение, — спокойно сказал Валерий Андреевич. — Я требую экспертизы по этому вопросу.
Допрос продолжался довольно долго, следователи задавали в разном порядке одни и те же вопросы, а Пилипенко и Степанов давали одни и те же ответы. Володю в конце концов отпустили. Возвращаясь домой, он думал над одним мучившим его вопросом: зачем всё-таки Валерий Андреевич сказал, что давал ему читать «По ком звонит колокол»? На следующий день в обеденный перерыв он встретился с Жанной. Рассказал ей всё в подробностях и задал тот же вопрос: зачем он это сказал?
Они сидели в кафетерии издательства «Знание», в самом дальнем углу. Жанна подумала немного и заговорила:
— Тут можно предположить разное. Первое, что приходит в голову: кто-то видел, как он передавал тебе в курилке листочки самиздата, и донёс. Пилипенко прижали, и он признал: да, было, передавал, но Степанов почитал и вернул. То есть изготовления и распространения самиздата у тебя не было. Значит, под статью он тебя не подвёл.
И верно — Володю по этому делу больше не вызывали. Но при случае припомнили…
Весной 1961 года он проходил распределение. Предполагалось, что это лишь пустая формальность, поскольку уже решено было оставить его аспирантом у профессора Щербицкого. И вдруг председатель комиссии, запинаясь и пряча глаза, сказал Володе, что насчёт аспирантуры его вопрос решён отрицательно и ему предлагают место методиста в Тюменском областном отделе народного образования. Володя от неожиданности растерялся, однако распределения не подписал:
— Как я могу уехать из Москвы? У меня больная одинокая мать.